Раиса стояла перед зеркалом, вмазанным аккуратно в печь, и расчесывала длинные черные, как смоль, волосы; ниспадая, они придавали её статной фигуре красоту и виличие русской красавицы.
В зеркале отражалось иконоподобное лицо: черные легкой дугой брови, серо-голубые с добрым блеском глаза, безукоризненно прямой изящный носик и слегка припухшие губы.
Взяв волосы в руку, туго закрутила их в казацкий куль и заколола гребешком, а затем присела на лавку, поглаживая брюхатый живот, тихо прошептала:
– Ну, чиво ты волнуися, моя кровинушка. Отпустят тваво папку, он же ни в чём не виноват.
Потом подумала: «Вдруг не отпустят? Он же Можаевского председателя взяли, дак он хоть один, как перст, а у меня пятеро птенчат да ещё шестой под сердцем. Ой, держись, Раиса, держись, не падай духом, господь бог с нами, он поможет, он не оставит детишек без отца. Они ж его так любють, аж больше, чем меня».
Одевая, коричневую юбку в мелкий белый цветочек и ситцевую синюю в горошек кофточку, туго обтягивающую бюст, глядела с тоской и жалостью на детей, спавших на соломе, застланной конопляным рядном.
Сегодня весь хутор узнает, что председателя совета Александра Павловича, дядьку Александра, как обычно все называли его, увёз «черный воронок». Кто посочувствует, кто позлорадствует (для хутора это большое событие, повод посплетничать.)
Завязав туго под подбородком белый ситцевый платок, она отпёрла деревянную запору на двери, вышла на баз. Сняла с плетня доёнку и пошла доить корову – кормилицу – единственное семейное богатство. Подоив свою любимицу Зорьку, она погнала её в хуторское стадо. Издали увидела, как соседи, выгнавшие коров, о чем-то судачат, размахивают руками. По мере её приближения стали расходиться, и на стойле остался пастух и кума Машка.
– Ну, чиво, девка, нынче заспалась, а усе думають, што и тебе, таво, черный ворон, у райцентр с мужем, – с издевкой прохрипел дед Наум.
Раиса хотела смолчать, но (теперь она сама и плетень и за плетнем, нужно всё самой отстаивать) громко выпалила:
– Я табе не девка, Наум Астахович, и кады надо мине сама поеду, сама, сама, сама! Понятно? – со злостью в сердце возразила Раиса.
– Ты послухай, чиво люди гутарють, нос не чистый у твоего мужа. Иво отца- кулака со своими отпрысками ишо в 28- ом у Сибирь этапом, а он тоже твой – то кулак, а в председатели – ишь умник, яблоко от яблони далеко не котица, – Наум поднял байдик и со злостью стукнул по земле и замолчал.
– Дядька Наум, у вас в лобу креста нету. Как будто вы не знаете, што у дядьки Павла аж семеро сынов работящих было. Они сами сабе работали, вот и купили кобылу и веялку. Господи, горемышные, за кобылу и веялку у Сибирь на погибель.
– Дядька Наум, табе тоже туды надо – выпалила кума Машка.
– Погоди, а пошто мине? – спросил Наум, открыв рот в недоумении.
– Пошто, пошто, а пото што вон и корова, и бугай, и телка годовалая. А за бугая скольки дерешь, штоб каждая корова обгулялась, а? Масла два кила, сена две коляски. Ишо не слыхала, што бугаи масло едять. Ха-ха-ха, – рассмеялась Машка.
