Моему любимому дедушке в честь 80-летия Победы. Я знаю, что ты всегда рядом. Благодарю сестру Людмилу Артемьеву-Щепину за подборку документальных материалов.
Какое ж это хлопотное дело – старый домик в деревне. Хочется дореволюционный дух сберечь, и одновременно комфорт нынешний добавить. У Раисы с Сергеем осталась от деда маленькая избушка в Кармаскалинском районе Башкирии. Построенная еще в 1900-м году из ладных крупных дубовых бревен, со слюдяными окошками, с палатями и самодельным струганым столом. А главное – с живой кирпичной деревенской печкой. Приехали они летом, начали убираться в домишке, и за печкой нашли старый, темный, промасленный деревянный сундучок, пахнущий канифолью и оловом, а в нем помимо мелкого кузнечного инструмента – десяток пожелтевших тетрадей с записями деда Тимофея. О том, как помещичий пастушок дорос до Георгиевского кавалера, награжденного двумя крестами самим царем. До унтер-офицера Тимофея Даниловича Артемьева, который почти сто лет шел по континенту Евразия в солдатских сапогах от Польши до Иркутска, через три войны и революцию, не посрамив человеческое имя и сохранив любовь к ближним.
Полуденное солнце заливает собой дубовый лес с коряжистыми, мощными деревьями. Дубрава шуршит июльской листвой на легком жарком ветре. На толстой ветке дерева, выгнутой коромыслом кверху, низко подвешена люлька, в ней голенький младенец месяцев четырех, прикрытый белой тряпицей. Люльку качает красивая, пронизанная лучами солнца, женщина лет 35-ти. Она сидит, прислонившись к стволу дуба, на котором висит люлька. Рядом лежит коса. Поодаль расстелен белый рушник, на нем кувшин с молоком, краюха ржаного хлеба, вареная картошка, яйца, зеленый лук. Женщина тихонечко поет:
Бай, бай, бай, мое дитятко,
Уж я дитятко люблю, да нову зыбочку куплю
Уж я рабенка спотешу – нову зыбочку повешу,
Нову зыбочку повешу – дитя спать повалю,
Спать повалю, да тебя в зыбочку,
В зыбочку, да в колыбелечку,
В колыбелечку, да на постелечку,
На сголовьице, да на здоровьице.
Еще зыбочка-кач-кач, да золоты были бочка,
Очепок с камкой, да посередке золотой,
Уж ты спи ты мое дитятко, без байканья,
Спи без байканья, да ты без люльканья,
Уж ты спи, дитя, здоровенько, вставай весело,
Ты спи камушком, да вставай перышком.
Вокруг жужжат пчелы, слепни. Жар. Аромат луговых трав и томление разлито всюду. Июль. Раздается хруст сухих веток, шуршание травы. К дубу подходит мужчина лет сорока, в белой расстегнутой льняной крестьянской рубахе, мокрой от пота, в серых льняных штанах, босой:
– Умаялись? Жарит нынче, водой только и спасаюсь. Жернова сладил. Бог даст, запущу к обеду мулле мельницу. Ато, вреден свят человек, – улыбнулся он в бороду, – все норовит меленку запустить, а мне да работникам моим кукиш показать. Хитер бобер.
Он подошел к люльке:
– Ну, а ты – то как тут, Тимошка? Мать тебя накормила ли?
Взял Тимофея из люльки на руки, поцеловал в лоб:
– Расти быстрей, помощник ты мой, вместе мельницы ладить будем, реки тебе покажу, дело свое расскажу.
Евдокия отломила хлеб, протянула Даниле:
– Да ты поешь, садись, хватит гулькаться, сыт он, только от груди оторвала, сосет как бычок. Сам-то голодный. Вон крынка, молока – попей, хлеб, яйца. Когда еще вечерять-то будем… Я полосу – другую скошу, и к хате подамся, квашня подойдет поди-ка.
Данила взял хлеб:
– Ты, Дуня, не майся, мы с робятами кончим дело, скосим. Лучше зрелки пособери, страсть как в рот просятся.
