Я вернулась в Одессу через 10 лет долгих странствий почти по всему миру. И, честно говоря, это было абсолютно не осознанное решение. Одесса очень много мне снилась в Москве, меньше – в Санкт-Петербурге, и совсем не снилась в Нью-Йорке.
Потом почти каждый мой сон начинался с золотистой, тонкой полоски берега, по которой я безудержно шла вперед, растворяясь в дымке туманного, серебристо-сизого рассвета над морем. Над холодным рассветным морем, обжигающим раскаленной прохладой мои ступни.
Наверное, поэтому я решила поехать в Одессу – не просто город моих предков. Одесса всегда была для меня особенным кладом памяти, позволяющим заново возродиться к жизни. Поэтому, когда остро, буквально ребром, встал вопрос о необходимости моего отъезда из Москвы, я твердо решила, что поеду в Одессу. Этому решению способствовало несколько очень серьезных причин.
Я получила крупный заказ из одной солидной нью-йоркской галереи, и мне необходимо было поработать в одиночестве. В последних днях моей московской истерической спешки я не то, что поработать, даже 10 минут спокойно посидеть не могла. Незаконченное готическое полотно висело в моей мастерской, мозоля глаза. Но я находилась в таком состоянии, что закончить его не могла.
В Одессе (я это знала) я снова начну писать, и в сроки выполню солидный заказ, и… И все в жизни вернется. Одумается и вернется. Одесса всегда вселяла в меня надежду.
Поэтому, когда самолет резко пошел на снижение и стал терять высоту, а сквозь облака показались ясные очертания дорог и полей, я думала не о своей работе, не о картинах, а о телефонной звонке. О том, что когда я сойду на землю в аэропорту, на моем мобильнике будет один пропущенный. А если повезет – сразу несколько пропущенных звонков.
Так с ощущением этого предвкушения звонящего телефона я вышла из автобуса, который вез меня от самолета к зданию аэропорта. Я почти не помнила этот аэропорт, не вспомнила ни разу – за последние десять лет.
Пропущенных звонков не было. Но я вдруг поняла, что не это является главным. Главным было совершенно другое… Моя свобода. Я тут же выбросила нелепую мысль о телефоне и уверенно пошла вперед, вдыхая полной грудью пьянящий воздух свободы. Город встретил меня ослепительным, сияющим солнцем, и я посчитала это очень хорошим предзнаменованием.
О своем «одесском приюте» я побеспокоилась заранее. Я выбрала квартиру еще по Интернету, а, когда остановилась на окончательном варианте, моя тетя (единственная живая родственница, оставшаяся в Одессе), поехала туда, чтобы все рассмотреть. Когда все оказалось в порядке, она оформила на меня договор аренды и заплатила деньги, которые я ей прислала.
Тетя моя была юристом, имела серьезное деловое чутье, надуть ее было не просто, и я не сомневалась в том, что с квартирой все будет в полном порядке. С моей тетей разные «одесским штучки» точно уж не пройдут.
Квартира, снятая для меня, находилась в самом центре старого города, на улице Дворянской. В моей памяти, впрочем, эта улица сохранилась как улице Петра Великого. Так я и называла ее про себя. Но улицу переименовали, и мне теперь приходилось лишь смириться с современными реалиями. Поэтому своим московским друзьям я говорила, что сняла квартиру на улице Дворянской, и название улицы им очень нравилось.
Квартира была дворовой, она находилась в глубине настоящего одесского дворика, на первом этаже ветхого двухэтажного дома. Окна, не выходящие на улицу, были моим серьезным требованием. Я не хотела слышать постоянный уличный шум современных машин. В памяти моей все время присутствовал живой одесский дворик с раскрытыми во двор окнами, где соседки переругивались между собой, развешивали белье, дружно чистили рыбу, накрывали столы на все праздники и решали личные и общественные проблемы во весь голос, всем двором. Я выросла в таком дворике. Эта атмосфера была окутана для меня аурой незабываемого романтизма. И я не хотела лишать себя удовольствия наслаждаться уникальной одесской атмосферой все то время, что буду работать. Именно такую квартиру в дворике моей мечты я и обрисовала тете.
