Пролог. 7 Эон, 473 Виток, 60 День Зимы
Сапфиры глаз сверкают во тьме. Скалятся молочно-белые клыки. Сквозь стиснутые зубы доносится гортанное рычание. Черный волк глядит зло и затравлено. Лапы еле держат, но он не отступает: бежать нет сил; левая передняя – едва касается алеющего снега. Разодранная грудь искрится влагой в свете Ночного Солнца, по густой шерсти на белый снег струится кровь.
За спиной частоколом возвышается граница леса, а впереди – открытое пространство равнины. Черные крепостные стены угловатой громадой встают на горизонте.
Он знает, что умирает. Он готовится к последнему рывку. Он еще может стиснуть зубы на мягком горле в последний раз! Но…
Девочка тянет к нему открытые ладошки. Васильковые глаза цепко «держат» сапфировый взгляд. Она уступает в росте, но на детском лице нет страха. Она видит его боль – черный зверь только притворяется злым, но ему больно. Очень больно…
– Лита, не беги, – Деррис Морте отступает чуть в бок, не спуская глаз с хищника. – Отходи медленно.
Десять шагов… Он не успеет оказаться рядом. Но стрела успеет! Стоит зверю лишь качнуться в сторону дочери, стоит лишь дрогнуть шерсти на загривке – древко стальным жалом вонзится в черную пасть!
– Лита, медленно отступай, – повторяет Деррис.
Черный зверь дергает ухом на скрипнувшую тетиву, но не отрывает от девочки взгляда. Нужно сейчас! Последний шанс! Задние лапы уже немеют, еще чуть-чуть и сил не останется даже достойно умереть!
Но девочка ступает в сторону, загораживая волка от взгляда смертоносной стали.
– Лита! – вырывается у Дерриса сдавленный возглас.
Черный хищник медлит.
Васильковые глаза приближаются. Маленькая ладошка касается морды… Как?! Как он подпустил ее так близко?! Грудь из последних сил выталкивает рык… И девочка отвечает! Звук тихий, едва уловимый, но в нем столько силы… Черный зверь никогда не пасовал даже перед стаей своих серых собратьев. Лишь изредка уступал дорогу беру. Но сейчас каменеет. Никогда прежде он не слышал ничего подобного, но кровь холодеет в жилах. Кровь помнит все…
Детские пальцы скользят по черной шерсти, но зверь не двигается. Чешет за ушами, как какого-то домашнего пса! Но он не смеет поднять голос.
Снег скрипит под ногой Дерриса, мужчина пытается зайти сбоку. Но дочь вновь отходит в сторону, закрывая зверя; лобастая голова чуть поворачивается следом.
Девочка закатывает рукав, и маленькие клыки впиваются в запястье.
Зверь дергает носом, почуяв чужой запах, аромат овевает морду и волнами разносится окрест. Сладкий, дурманящий… Но он не способен оторваться от васильковых глаз.
Свежий багрянец струится на снег, дорожка приближается… И в груди просыпается утихшая боль! Нос морщится, выступают стиснутые зубы. Но зверь терпит. Она «велела» терпеть!
Запястье девочки давит на разодранный бок. Теплая кровь проникает в плоть. И «огонь» прокатывается до кончика хвоста! Рану жжет сильнее. Мышцы сводит до ломоты в суставах. Но он не может пошевелить и ухом: васильковые глаза, словно тиски сжимают волю… Левая ладошка поглаживает за правым ухом. Это отвлекает…
Аромат хвои врывается внезапно. Ударяет с такой силой, что легкие захлебываются. Воздух распадается на сотни знакомых, четко различимых запахов. Звуки оглушают… Иголки бьются друг о друга с хрустальным звоном. Птицы в вышине… Он слышит, как трепещут на ветру распахнутые крылья, как шелестят перья. Суматошно колотятся мелкие сердца… Их запах близок, будто уткнулся носом. Все вокруг, как на ладони.
Немота в мускулах отпускает, и он едва не валится на снег. Но лапы держат неожиданно твердо. Дрожь проходит вместе с жаром и болью, лишь чуть щиплет разодранный бок.
