Раздался вопль, огонь жадно лизнул шелковое полотнище, тут и там послышались крики. Пламя перебегало от палатки к палатке, пожирая стяги, взбегая вверх по украшенным флажками веревкам, сквозь муслиновые входные завесы врываясь в шатры. Встревожились, заржали лошади, испуганные люди пытались их успокоить, однако ужас, звучавший в их командах, пугал животных еще пуще, и наконец вся равнина осветилась тысячей всполохов. Ночное небо затянуло клубами дыма, воздух задрожал от женского визга и грубых окриков.
– Мадре! Мадре! – тоненько позвала разбуженная шумом девочка. – Мавры? Это что, мавры?
– Спаси нас Господь! – всполошилась спросонья нянька. – Они подожгли лагерь! Надругаются надо мной, ироды, а тебя саблями порубят!
– Мама! – заплакала девочка, сползая с постели. – Где моя мама?
Путаясь ногами в рубашке, она кинулась из шатра, полотнища которого уже занялись огнем, и в ужасе замерла: вокруг тысячами костров пылали тысячи палаток. Веселым фейерверком взлетали в ночное небо искры, неся беду все дальше и дальше.
– Мама!
Тут из языков пламени появились два огромных коня, двигавшиеся в лад, как невиданные, сказочные звери, черные-пречерные на фоне пожара. С высоты к трепещущей от страха девочке склонилась мать.
– Оставайся с нянькой и держись молодцом! – приказала женщина, в голосе которой совсем не слышалось страха. – Мы с твоим отцом должны показаться войску.
Девочка протянула к матери руки:
– Возьми меня с собой, мама! Я тут сгорю! Меня мавры схватят!
Огонь отражался на нагруднике доспеха, в который была закована мать девочки, и на богато украшенных чеканкой ножных латах. Казалось, вся она была из металла, из серебра с позолотой. Снова наклонясь, она строго сказала:
– Если я не выеду к людям, они разбегутся. Ты же не хочешь этого?
– Мне все равно! – вскричала девочка. – Мне никто не нужен, кроме тебя! Возьми меня в седло!
Натянув поводья, ее мать направила коня прочь, бросив через плечо:
– Я вернусь за тобой. Жди здесь. Так нужно.
Девочка беспомощно смотрела, как родители удаляются.
– Мадре! Мадре! Пожалуйста… – захныкала она, но мать даже не обернулась.
– Мы тут сгорим! – раздался голос Мадиллы, ее служанки-арабки. – Побежали! Нужно спрятаться!
– Ты-то помалкивай! – с внезапно вспыхнувшим гневом обернулась к ней девочка. – Если меня, саму принцессу Уэльскую, можно оставить в пылающем лагере, уж ты-то, мориска, и подавно не пропадешь!
Она смотрела, как два всадника мелькали тут и там среди горящих палаток. Всюду, где они появлялись, стихали вопли, в лагере восстанавливался порядок. Солдат выстроили в ряд до самого оросительного канала, чтобы из рук в руки передавали ведра с водой. Генерал, лупя плашмя саблей, метался меж людьми, собирал из тех, кто только что со всех ног несся куда глаза глядят, оборонительный отряд на случай, если мавры, заметив со своих укреплений пожар и решив воспользоваться царящей в лагере суматохой, пойдут в атаку. Но мавры в эту ночь не напали. Они сидели за высокими стенами своей крепости и гадали, какую еще каверзу затеяли хитрые христиане.
Вернувшись к дочке, мать нашла ее собранной и спокойной.
– Каталина, ты как? – Изабелла Испанская соскочила с коня.
От того, чтобы опуститься перед девочкой на колени и прижать ее, свою самую младшую и самую любимую дочь, к сердцу, она себя удержала. Нежностями не вырастить из ребенка воительницу во имя Христа. Не дело – поощрять слабость в принцессах.
Та между тем держала спину прямо, как мать.
– Я справилась.
– Ты не боялась?
– Нет, совсем нет.
Королева одобрительно кивнула.
– Это хорошо, – сказала она. – Этого я и жду от испанской принцессы.
– И принцессы Уэльской, – прибавила девочка.
