– О чем эта книга? Что в ней необычного? – спросите вы.
– Не знаю. Простых ответов для вас у меня нет. Хотя постойте, версия «Carpe Diеm» (моего давнего друга – Горация), возможно станет и не такой уж безнадежной.
Глоток воздуха у моря, двойной эспрессо натощак, прохлада осеннего утра, «Вокзал Сен-Лазар» (в палитре импрессионизма Жана Клода Моне), ослепительный снег горных вершин в синеве чистого неба – подобные впечатления (и не только), на разных жизненных этапах позволяют человеку вырываться из цепких лап материальной предопределенности. Некогда утраченная целостность взглядов восполняется состоянием внутренней свободы. В эти мгновения причастность к творчеству становится неоспоримой, выбор сердца – моментом истины. Светлые мысли, вжатые в грубую оболочку текста, дают уникальный шанс – «идти глубже поверхности».
Эта книга о лучшем, что может сделать человек для своей внутренней свободы
– Хотели бы вы никогда в жизни не работать? – Конечно, но как?
– Очень просто: влюбиться в то, что вы будете делать…
Рей Бредбери
Первый осознанный творческий момент в моей жизни произошел, когда мне было около трех. В осенний вечер 1982 года, находясь на верхней полке купе поезда «Ужгород – Киев», через окно я внимательно разглядывал окружающий мир. Сумерки сгущали краски. Последние просветы неба смиренно покорялись неумолимо наступающей темноте. Дотлевающие лучи заката и стук колес несущегося поезда умиротворяли. В поле зрения все время попадала близлежащая железнодорожная колея. В движении, ее шпалы и рельсы теряли четкие очертания, сливаясь с все более темным фоном земли.
Однако не только этим объяснялось романтическое состояние моей души. Мечтательные образы завладевали моим внутренним миром еще задолго, до того момента, когда поезд тронулся. В возрасте маленького ребенка любая поездка представляется целым приключением. Неожиданно для себя я произнес вслух слова: «Земля – темна». Казалось, в них не было ничего особенного (гораздо позже я понял, что слова – слишком грубая оболочка для тонких внутренних смыслов), однако с удивлением я обнаружил, что эта невольно вырвавшееся фраза произвела переполох. Манера ее произнесения и серьезная задумчивость, читавшееся в мимике детского лица, добавляли «мистики» происходящему. Глаза родителей недвусмысленно намекали на то, что произошло нечто неординарное. То, что от меня совершенно не ожидали.
Попытки докопаться до сути причин, доведших их сынишку до состояния столь «глубокой» драматургии, не принесли результата. Тайна не раскрывалась еще долго и состояние неопределенности длилось вплоть до старших классов школы, когда случилось событие, впервые заставившее меня задуматься над ценностью открытых в себе талантов.
В 11 классе, на уроке русской литературы, в присутствии всего класса меня попросили встать. Написанное на одном духу, сочинение на тему рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека» стало причиной столь радикальных действий учителя. Я обвинялся в плагиате. Использование материалов критиков в тексте работы, по ее мнению, было несомненным. Судья, заранее знавшая приговор (сообщать читателю о том, что это была не самая любимая учительница – было бы лишним), не желала и слышать о каких-то оправданиях. Более того, список пополнился новым обвинением. Мое оспаривающее роптание (я имел все основания защищаться) стало причиной крайнего эмоционального возбуждения женщины. Войдя в раж, не на шутку разбушевавшийся педагог предположила, что автор сочинения даже и не читал упомянутый рассказ. Однако учитывая особую тяжесть второго обвинения, оно, по ее мнению, все-таки требовало проверки. Получив исчерпывающие ответы на все вопросы, касающиеся тонких деталей сюжетной линии рассказа (поразившего меня в 16 лет до мозга костей), убедившись в бесперспективности своей затеи, педагогу ничего не оставалось, как оправдать меня по второй части обвинения. Отступать дальше было некуда. Дело было в репутации. Признать свою неправоту еще и по первой части обвинений – означало капитулировать – нанести непоправимый урон авторитету.
