Медные настенные жирники лениво мерцают, освещая стены угрюмой неприветливой кельи. На буром кирпиче подрагивают тени, воздух холоден, пахнет тиной и серой.
Теграмтон высыпал в огонь священный ладан, прошептал Слово. Взвилось сизое облачко и затхлость помещения отступила – терпкий запах дыма отрезвлял сознание, бодрил.
Возвышающиеся близ жертвенника полукруглые, обрамленные золотом врата вайгара, блеснули молниями. Заскрежетало – створки медленно, словно нехотя, открыли проход в мир смертных.
Запертый в клетке дракон оживился. Черная шкура подернулась, пластины затерлись друг о друга, издавая неприятный стрекот. Зверь вперил в служителя горящий синевой взгляд:
– Зачем? Путь в обитель богов закроется для тебя навечно – тебе не суждено воскреснуть еще раз.
Хранитель не отвечал. Монашья роба из верблюжьего волоса скрывала его с головы до пят, виднелись только перевязанные кисти рук – трофей Теграмтона от прошлой встречи с Ишгаром.
– Я решил.
– Роль в мире смертных обозначится картой. Зачем позволять случайности определять свою судьбу?
Человек обернулся к дракону. Тот с ненавистью смотрел в лицо, хотя каждую секунду испытывал обжигающую боль от того, что скрывалось под капюшоном.
– Тебе ли говорить про случайности, Клятвопреступник?
Хранитель наклонился к жертвеннику. Пламя сошло, на краснеющих углях лежала небольшая пластина. Пальцы коснулись ничуть не нагревшейся, даже холодящей руку, стали. На карте переливалось огненными резами изображение пробитого черепа.
– Случайностей не бывает, Ишгар. Ты знаешь, что всем правит Древний, —Теграмтона унесло в иссиня-черную мглу вайгара.
В дальней комнате убогого домика на рассохшейся перекошенной кровати лежал путник. С первого взгляда можно понять, что не отсюда. Сандалии, хоть и не отличаются убранством и изящностью, но испещрены витиеватыми узорами, едва пробивавшимися через налипшую толщу грязи. Особо привлекает внимание накидка. Широкий капюшон открывает часть лица, светлого и худощавого, на уровне плеч изящные завязки проходят через медные кольца ефода, сплетаются на груди в затейливый узел. К низу накидка расширялась в теплый плащ, переливающийся мягкой синевой – так выглядит небо в полдень, когда летний зной еще не наступил, а прохладное утро уже унеслось прочь, по канве вьётся меандровый узор из серебряных нитей.
Остальные вещи никак не указывали на принадлежность путника к знати. Ноги обнимают кюлоты из тонкой шерсти. Потертый серозеленый ефод с множеством карманов спускается почти до колен, подвязан светлым кожаным ремнем.
На полу, подле топчана, скособочилась дорожная сумка. Из грубо выделанной бычьей кожи, с блестящими медными кольцами и широким наплечным ремнем. Такие сумки нравились торговцам и писцам – удобны для дневного запаса меди и писчих принадлежностей – пера и папирусной бумаги. Внутри сумка выделана нежнейшей телячьей кожей и прошита двойными жилами.
Солнечные лучи пробрались через оконце и ласкали уголок черной, потрескавшейся от времени книги, безмятежно выглядывающей из своей небольшой тюрьмы…
Странник зевнул, разлепил сонные веки. Взгляд его – мутный, неподвижный, устремленный вдаль, просветлел. Парень ощупал голову – за ухом вздулась шишка, ужасно зудела, а от лёгкого прикосновения перед глазами вспыхивали цветастые круги:
– Я жив… Что же было? Погоня? Да, точно. – Юноша ухмыльнулся. – Чародеи лишь приложили меня жезлом, неслабо вышло. Даже сознание потерял. Неужто такая погоня из-за ветхой книжонки и пылящегося под колпаком лазурита?
