Во сне она всегда видела себя богатой…
Спала она, вернее, отсыпалась, днем, и сны были продолжением ее ночей, проведенных в каком-нибудь казино у богатого синьора или в «Ридотто», самом знаменитом игорном доме Венеции. Ее жизнь была как одна сплошная греза о том случайном и счастливом соединении богато одетых людей, заморских слуг и драгоценностей, которое зовется роскошью.
Лючия высунула нос из груды мехов – не раздастся ли манящий запах кофе, а еще лучше – горячего шоколада, самого модного напитка в этом году. Ах, что может быть лучше, чем проснуться в теплой постели, в нагретой жаровнями спальне, и долго, медленно вкушать чашку шоколада, смешивая сладкие глотки с еще более сладкими мечтами…
Вот оживленное общество собралось в ее роскошной спальне. Вся обстановка новехонькая, в стиле Louis XV. Лючия полулежит на кружевной постели. Дезбилье ее состоит из спального платья, вышитого серебром и убранного розовыми лентами, на голове чепчик из очень тонких кружев. Ах, нет, лучше пусть она будет уже причесана, и ее тугие, рыжевато-золотистые локоны сплошь перевиты жемчужными, рубиновыми, бриллиантовыми нитями. На шее – черная бархотка, точь-в-точь как у madame Помпадур. Вокруг ее ложа – сavalieri sirvente [1] – венецианские копии французских маркизов. Вот пришел торговец драгоценностями, принесли новое зеркало, явился портной с модной материей. Потом один из ее чичисбеев [2] прибежал сказать, что новая гондола ждет внизу…
Забывшись, она слишком резко откинула мех и тотчас задрожала.
Холодный ветер от лагуны коснулся ее лица. В окне было разбито одно стекло, а промасленная бумага, старательно расписанная золотой краскою под вид затейливого переплета, могла обмануть невзыскательный взор, но уж никак не январскую стужу!
Да, среди привычных напастей жизни были две особенные неприятности: холод и безденежье. Их Лючия не терпела более всего на свете, но не одна, так другая, а чаще всего – обе враз преследовали ее непрестанно.
Холодно, сыро, и все ее наряды, поутру небрежно сброшенные у постели, так и валяются неприбранными. Похоже, никто из слуг даже не вошел за весь день в ее комнату!
Никто из слуг… хорошо сказано! Каково звучит, а? Но точнее будет выразиться: Маттео, их единственный слуга, лоботряс, не сыскал за весь день ни минуты, чтобы зайти к госпоже. Не иначе, отец опять его заслал бог весть куда с каким-нибудь несусветным поручением: ведь когда князь Анджольери вез на рассвете Лючию из «Ридотто», дом был темен и пуст, как могила.
Анджольери! Лоренцо Анджольери! В жизни своей не встречала Лючия человека, менее похожего на ангела [3]. Было в его лице что-то если уж не дьявольское, то наверняка волчье: эти глубоко посаженные глаза, хищный нос, крупные острые уши. Красавцем не назовешь, но какое страстное, притягательное лицо… даже если забыть о том, что для Лючии было куда притягательнее внешности: несметные богатства Анджольери. Его недавно купленное и отремонтированное палаццо ярко светилось по ночам над тусклым зеркалом Canal Grande [4] всеми своими восемьюдесятью окнами, и, когда Лоренцо задавал балы, сотни гондол с факелами и разноцветными фонарями подъезжали сюда и отплывали, высаживая веселых гостей…
От этого чудесного воспоминания сумрак вокруг Лючии показался еще мрачнее. Не переставая кутаться в мех, она сползла с постели и, хвала Мадонне, не промахнулась, попав с первого раза в туфельки, а не на ледяной пол. Нашарила на столе подсвечник и ощупью побрела в залу – искать, от чего можно зажечь свечу.
Где-то вдали играла музыка, толпа журчала, точно река по каменным плитам. В окна было видно, как храм Святого Марка мерцал разноцветными отблесками, а над его причудливыми куполами сгущалась яркая вечерняя синева.
