1. Тот самый последний шанс
Выбирать вообще трудно, а выбирать последний раз в жизни, наверное, труднее всего. Особенно если приходится делать выбор между веревкой и двумя упаковками таблеток снотворного.
Веревка, конечно, проще. Спрыгнула со стула – и все, дело сделано. Просто, но неэстетично. Будешь висеть с посиневшим лицом, вывалившимся изо рта языком и мокрыми трусами. Вероника где-то читала, что сколько раз перед Этим в туалет ни ходи, все равно непроизвольно, да случится.
Ей-то, конечно, уже будет все равно, но не совсем. Вероника всегда думала о том, какое впечатление она производит на окружающих. Даже в самые интимные моменты. Даже наедине с собой. И еще она всегда думала о том, что о ней скажут или напишут. Даже сейчас думала, несмотря на то что о ней уже года два ничего не писали.
Но ведь потом-то напишут! Непременно напишут! Статьи, воспоминания, биографическую книгу. И будет в той книге последняя фотография великой актрисы – с вывалившимся языком. Лицо-то ладно, его синевой уже не испортишь, но последней фотографии с вывалившимся языком совсем не хотелось…
За стеной зарокотала низкими басами дурацкая музыка.
– Был вечер музыки и ласки, – сказала Вероника. – Все в дачном садике цвело…
Марина, кстати, тоже повесилась (решимости уже было столько, что слово «тоже» не испугало нисколько). Но тогда времена были другие – страшные и в то же время деликатные. Не принято было публиковать все, что только в голову взбредет или под руку подвернется. И это правильно. Вот в прошлом году Ира Грунько разбилась в аварии, так все газеты на первых полосах напечатали ее фотографию с кровавым месивом вместо лица. Смотреть было страшно. Вероника даже всплакнула, забыв былые раздоры. Разве можно так неуважительно…
С эстетической точки зрения таблетки, конечно, выигрывали – никакого вывалившегося языка, спокойное, умиротворенное лицо Великой Актрисы, заснувшей вечным сном, но… Но вот длительность процесса Веронику совершенно не устраивала, она вообще была не из терпеливых. Положить в рот две штуки (больше за раз проглотить все равно не получится), запить водой, положить еще две, снова запить… И так пока не съешь всю сотню. Ужас! Глотать таблетки и думать о том, что это нудное занятие – последнее, что ты делаешь в жизни. Думать и глотать. Ужас-ужас-ужас! А меньше сотни никак нельзя – может не сработать. Нет, не получится у нее, духу не хватит. Одно дело – спрыгнуть вниз с петлей на шее (раз – и все!), и совсем другое – битый час таблетки поедать.
Ах, если бы под рукой был пистолет! Застрелиться – это быстро, просто, удобно, стильно и довольно эстетично, если стрелять в висок, а не в рот. Вероника столько раз стрелялась понарошку – на сцене и на съемочных площадках… Томный прощальный вздох, неуловимое движение бровью, дуло к виску, неслышное «прощайте все» или «прощаю всех» и… У режиссера Миндасова, любящего выворачивать-переиначивать классику, Вероника-Бланш в «Луне и гроше» стрелялась так, что зал сначала умолкал на две-три минуты, а потом взрывался та-а-акими аплодисментами. Аплодировали, а из глаз слезы. Как человек Миндасов полное ничтожество – подлец с замашками тирана, но дело свое знает и фишку рубит. Выстрел в висок гораздо более сценичен, чем отравление кислотой или каким-нибудь другим ядом. Совсем другой эффект.
Одна беда – пистолета у Вероники не было, и как его можно раздобыть, она не представляла. Купить? Где? У кого? И на что, в конце концов? Настоящий пистолет должен стоить дорого, тем более если покупать его в обход закона, а с деньгами у Вероники было туго.
Можно было спрыгнуть вниз с какой-нибудь высоты, но это комильфо, показуха. Приличные люди умирают у себя дома, в родных, можно сказать, стенах. К тому же не факт, что повезет упасть с высоты красиво, так, чтобы лежать на асфальте надломленным цветком. Надломленный цветок – надломленная жизнь. Красивая, хоть и немного примитивная аллегория. Увы, упасть можно по-разному, вполне может получиться из Вероники кровавая лепешка, а не надломленный цветок. Фу!
