Черный косметический карандаш чуть дрогнул в руке, и «стрелочка» в уголке правого глаза получилась какой-то кривой. Вероника схватила «палочку-выручалочу» (зубочистку с намотанной на нее ваткой) и кое-как выровняла подводку. Результатом осталась, конечно, недовольна, но в последнее время это стало ее привычным состоянием, тем более, нужно было поторопиться. Она и так слишком долго возится с лицом – и это при том, что до сих пор еще не решила, в чем идти на этот дурацкий вечер…
Тихо, как привидение, вошла мама, остановилась за спиной у дочери, и Вероника демонстративно швырнула маленькое зеркальце на туалетный столик – с недавних пор присутствие матери стало раздражать. Сейчас она не хотела при ней собираться, и мама, кажется, это поняла, – во всяком случае, молча поджала губы и вышла из комнаты. Вероника решительно повернула ключ в замке, хотя знала, что маму это обидит. Но ей не хотелось примерять вещи при маме, выслушивать ее нотации и рекомендации, спорить, отстаивать свою точку зрения… На это не было ни времени, ни желания.
Осторожно, чтобы не получилось, как с глазом, Вероника обвела бордовым карандашом контур губ и накрасила их бледно-розовой помадой. Получилось вызывающе и вульгарно, но ей сейчас этого и хотелось. Вообще сегодня хотелось как-то выделиться, эпатировать эту серую тоскливую массу – коллег по работе, заставить о себе заговорить.
Тринадцать лет, с институтской скамьи, она провела в одном кабине, за одним столом, в окружении одних и тех же лиц… Одна и та же дорога на работу и с работы, одни и те же разговоры… Даже меню в их столовой за эти годы не претерпело никаких изменений – да и с чего, собственно ему меняться, если поварихи были те же, что и тринадцать лет назад, только растолстели и постарели за это время.
Менялись только начальники, и вот уже три месяца, как ушедшего на повышение Игоря Валентиновича Козлова сменил Вадим Николаевич Волконский…
Даже себе Вероника боялась признаться в том, что причиной ее плохого настроения и недовольства собственной внешностью был именно Вадим Николаевич. «Сорок лет нос ее устраивал, а сейчас вдруг перестал», – ворчала по этому поводу мама, а Вероника взрывалась в ответ: «Не сорок, а тридцать четыре!», на что получала в ответ: «Где тридцать четыре, там и сорок…».
Вероника Симакова привыкла к своей размеренной и спокойной жизни вдвоем с мамой в небольшой двухкомнатной квартирке на третьем этаже старого панельного дома, где провела всю свою жизнь, и где все было таким родным и знакомым, даже песочница за окном. В этой песочнице Вероничка играла в детстве, а когда повзрослела, то мечтала, что когда-нибудь здесь будут лепить куличики и ее собственные отпрыски. Но время шло, а наследников не предвиделось. Кажется, даже мама уже смирилась с тем, что не дождется внуков, а Вероника и подавно поставила на себе в этом смысле большой и жирный крест…
Девушка распахнула шкаф и с тоской оглядела свои вещи, аккуратно развешенные по плечикам. Нет, ничего подходящего к сегодняшнему случаю ей здесь не найти! Все какое-то стариковское, унылое, надоевшее – даже сравнительно новый бежевый костюм. Последний раз Вероника надевала его на празднование Нового года в родном коллективе: прямая юбка по колено, удлиненный пиджак, застегивающийся на аляпистую блестящую пуговицу…
На городской барахолке этого добра навалом, вот и Изольда Викторовна пришла тогда в таком же костюме, только сиреневом, чем напрочь испортила Веронике праздник. Да и какой там праздник – Игорь Валентинович совместил «приятное с полезным»: Новый год с собственной отвальной, сам первый же и напился до свинского состояния, так что дальше женщины отдела «веселились» сами по себе. Для начала перемыли косточки начальнику и всем его домочадцам до седьмого колена; вспомнили Тоньку-секретаршу, которую Козлов уволил за строптивость и несговорчивость («Не дала – и правильно! Так ему, старому козлу, и надо!»); тысячный раз посетовали на то, что никак Верку (то есть ее) замуж не выдадут…
