Форт-Уорт
1881 г.
- Коул, смени Диггери наверху! – крикнул Хэнк, засовывая
револьвер обратно в кобуру.
- Может, он там сам справится? – протянул я.
- Его, скорее, вывернет на собственные ботинки.
- Зачем тогда его держишь, если он не может делать грязных
дел?
- Для грязных дел у меня есть ты, мой мальчик, - Хэнк дотронулся
кончиками пальцев до своей шляпы. – Подчисти тут всё, а мы будем
ждать тебя у ручья.
- Ладно, - я отвернулся и поморщился.
Пока поднимался по лестнице на второй этаж, думал, что пора с
этой компанией завязывать. Они боялись меня, но не уважали, а Хэнк
иногда смотрел, как подстреленный койот, опасаясь, не перебью ли я
их во время ночной стоянки.
Я был одиночкой, и глупо это отрицать.
Облегчение, написанное на лице Диггери, когда я зашёл в комнату
было практически комичным. Я б даже улыбнулся, если б не дело,
которое мне надо было заканчивать за этого никчёмного ублюдка.
Вы знаете, о чём думают люди, когда смотрят в стальную глубину
безразличного к их мольбам ствола? Когда ждут свистящего звука
последней пули, рассекающей воздух лишь для того, чтобы пролетев
короткое расстояние вонзиться в их черепную коробку и разорваться
внутри, разрушая мозг, по которому проходит последний импульс
паники? Когда на их языке образуется металлический привкус смерти,
обнимающей обеими руками, благодушно затаскивающей их в рай? Именно
в рай, ведь они покинули этот мир не по своей воле. Знаю, в отличие
от них, дорога туда мне заказана. Я помогаю им достигнуть рая, сам
с каждым шагом, с каждой выпущенной из моего револьвера пулей, с
каждой уничтоженной мною жертвой, – невинной или виновной – не
важно, – приближаясь к аду. И знаете, когда придет мое время, я
шагну в этот Ад с радостью. Я давно уже иду туда, настолько давно,
что почти забыл, как именно началась это дорога.
Впрочем, не будем отвлекаться.
Я спрашивал, способны ли вы догадаться, о чём думают жертвы в
последние минуты их никчемных и безрадостных жизней. Они могут
упиваться собственной значимостью, считать, что они кому-то
интересны как личности, хотя их мысли не представляют абсолютно
никакой ценности. Так вот, я знаю, о чём они думают. Нет, я не
читаю мыслей. Лишь просто смотрю в их расширенные чёрные зрачки, на
поверхности которых отражается круглое дуло моего кольта, и
понимаю: какие они все эгоисты: от первой минуты рождения до
последней секунды жизни, от первого жадного вдоха и требовательного
крика до последнего всхлипа и мольбы о себе… не о других... всегда
только о себе и лишь о себе...
Покажите мне человека, - разве, что не святого или
душевнобольного, - кому другой человек, находящийся рядом, просто
проходящий мимо или живущий поблизости или в отдалении будет
интереснее его самого.
Влюбленные, - скажете вы и... ошибетесь. Любовь - это унижение.
Настоящая любовь безответна, она не может быть равной, чья-то чаша
весов обязательно окажется переполненной. Так что ни о какой
гармонии и речи быть не может. Любя, ты унижаешься, ты просишь,
вымаливаешь, а в ответ получаешь подачку в виде искаженного,
извращенного чувства и слов: я люблю тебя, - с наивной, глупой
приставкой: очень...
Но есть и другой бескорыстный вид любви, к сожалению, не всем
доступный...
- Не трогайте её, - рыдала, стоя передо мной на коленях,
растрепанная женщина. - Убейте меня, только не её, не надо, прошу
вас, - голос её понизился, стал практически неразборчивым.
Она попыталась схватить мою руку, чтобы в умоляющем жесте
припасть к ней губами, но я отшатнулся, и женщина рухнула на пол,
ползая возле моих сапог, практически слизывая с них дорожную пыль и
мозги собственного мужа, бесформенной грудой лежащего внизу в
гостиной.
