Солнце медленно поднималось из-за восточной стены и словно отгоняло от города огромную тучу. Свет уже проник в окна верхних этажей, разлился по камню стен и мостовых, вымытых ночным дождём, и понемногу просачивался даже в самые тесные и кривые улочки. Правда, холод отступал не так резво, как тьма.
У реки было особенно мерзко. Сорок мужчин кутались в плащи и передавали по цепочке одно-два ласковых в адрес коротышки, что затеял налёт в такую рань. Чего доброго, придётся ещё получить булыжником по голове и сдохнуть. А кому охота отдавать концы помятым, трезвым и замёрзшим?
Огромный детина нежно постучал в складские ворота. Гёц Шульц меж тем внимательно рассматривал небольшие окошки на высоте около двух ростов. Когда внутри так долго отмалчиваются, того и ждёшь, как где-то вдруг высунется высунется рожа с аркебузой1 и угостит тебя по-солдатски.
О том же думали многие за его спиной – только вот этот-то завтрак будет не для них.
– Ну, хватит, Берт.
Здоровяк послушно опустил молот и на всякий случай отошёл от дверей. Гёц же выступил вперёд с тяжким вздохом. Придётся-таки открывать глотку пошире:
– Курт, балбесина ты упрямая! Подойди к окну и глянь на проклятый мирный флаг! Барон послал меня говорить!
Запертая винокурня безмолвствовала недолго, только чтобы пощекотать у «переговорщиков» под ложечкой:
– Dagolo kann mich am schweißig Arsch lecken!
– Это что-то на верхнеаржском?
– Это что-то про задницу, – любезно пояснила рослая женщина в мужском костюме. – Я думала, ты все месканские говоры разбираешь?
Берет она сдвинула набекрень против солнца, так что слева ветерок гулял по коротко остриженной голове; рука почти грациозно придерживает меч на боку, пуговицы начищены – прямо рыцарь на утренней прогулке. Хоть кого-то это всё забавляет.
– Единым клянусь, если через пять минут ворота не откроешь, я подожгу твою вонючую хибару со всех сторон!
Гёц подал знак, и половина отряда поддержала ультиматум гулом одобрения и стуком дубинок о забор, бочки, остов телеги – кто до чего дотянулся. Остальные продожали сумрачно пялиться, следуя примеру своего молодого вождя.
Слегка опухшее лицо Карла Даголо, тяжёлая его походка издали подсказывали, где он видал такие утренние затеи и таких затейников. В ожидании ответа он покачивался с ноги на ногу, в такт покачивались и три алых пера диковинной птицы на огромной шляпе – каждое по цене молочного поросёнка. От вчерашней гулянки и теперешних волнений пальцы теребили украшенную перевязь меча, второго из двух на весь отряд.
Наконец щёголь замер и вложил всё негодование в смачный плевок точно между шикарных носатых башмаков:
– Мы в такую рань ещё и ждать будем, пока эта крыса нас пустит?
От хозяйского сынка проблем стоило ждать чуть ли не больше, чем от мятежного самогонщика. Тот хоть перед серьёзным делом не пьёт.
– Слышишь, Курт?! – невозмутимо гаркнул Шульц, игнорируя подначку. – У Карла рука уже к факелу тянется! Скоро мы с Эрной его не удержим!
Эрна меж тем косилась на грязно-белое полтнище с кое-как намалёванным священным крестом. «Проклятый мирный флаг» свисал с Т-образной палки, как на убогом крестьянском шествии в убогой деревеньке с дальней окраины. Только вот держал флажок не сельский дурачок, а громила с низким лбом и заштопанной рожей.
– Поверить не могу, – пробормотала она, – символ любви божьей в лапах Угольщика?
Гёц махнул рукой.
– Да хоть бес лысый, ему же не речь толкать. Для старых вояк главное – увидать тряпку.
Женщина фыркнула, но не успела ответить – из-за ворот вместо новых ругательств послышался лязг засова. Без единого выстрела винокурня Курта Мюнцера пала.
Гёц вошёл внутрь первым. Эрна с мечом на поясе и Берт с молотком в руках отставали лишь на полшага – так, чтобы триумфатор легко мог отступить и спрятаться за чьим-то широким плечом.
