Декабря 1409 года
Городок князей Заозерских
Среди березовых поленьев оказался небольшой расколотый сучок, формой и размерами настолько напоминающий подзабытую игрушку, что Егор не удержался, подобрал выпавший из топки уголек, нарисовал на гладкой половинке экранчик и кнопочки, потыкал пальцем и поднес к уху:
– Алло… Доски заказывали? Чего молчим? Спите, что ли?
– Что это у тебя такое, милый? – приподнялась на локте полуутонувшая в перине Елена.
– Телефон, – опустил сучок Егор. – Чего-то не отвечают…
– «Теле» значит «далеко», – продемонстрировала свое знание греческого княгиня, падая обратно на подушки, – а «фон» прибавляется к именам немецкой знати. Выходит, это у тебя… Далекое происхождение? Вырастание? Далекий властелин?
– Далекая задница… – шепотом поправил ее молодой человек, открыл дверцу топки и кинул неисправный аппарат в пламя.
Нельзя сказать, чтобы нынешнее положение его сильно угнетало. Как-никак, через жену он теперь князь, пусть и захудалого удела размером с провинциальный райцентр, – все вокруг кланяются, угождают. Слуги, холопы, дворовые девки завсегда и приберут следом, коли что напачкал, и стол накроют, и постирают, и постель уберут, полы помоют. Хоть ты плюй себе в потолок да заботы никакой не знай. Однако отсутствие до боли привычных и удобных вещей вроде аэрозоля с дезодорантом, фумигатора, даже банального полиэтиленового пакета, немало удручало.
Это может показаться смешным, но когда хочется прихватить с собой пару бутербродов, а положить их банально не во что – на многие неприметные пустяки из двадцать первого века начинаешь смотреть совсем иначе. Человеку будущего трудно понять, как это: бумаги практически нет, ибо штука чертовски дорогая и редкость заморская, только на летописи монастырские да на письма княжеские идет; все тряпки вокруг – домотканые, ручной работы. Тоже не поразбрасываешься, дороговато.
А резинки для штанов?
А непромокаемые плащи и сапоги?
А одноразовые зажигалки и спички?
А шариковые ручки? Лампочки и фонарики? Газовые плитки? Станки для бритья? Дверные петли? Зеркала и стекла в окнах? Пружинные постели?
А легкие как пух и небьющиеся пластиковые бутылки с завинчивающейся крышкой?!!
Егор чуть не застонал от тоски по недостижимому комфорту и подбросил в топку еще дров. Увы, раньше он даже примерно не мог себе представить, насколько благостной и удобной делали его жизнь эти тысячи и тысячи незаметных мелочей…
– Зачем ты топишь печь? – зевнула, вытянув руки над головой, Елена. – Пусть этим дворня занимается.
– Нравится, – пожал плечами Егор и закрыл дверцу.
– Не княжье это дело, милый. Пусть простолюдины грязной работой занимаются.
– Если я ныне князь, то отчего не могу делать все, что хочется? – не понял молодой человек.
– Зачем самому мараться хлопотами, которые можно слугам поручить?
– Ты так уверена? – вкрадчиво поинтересовался Егор, возвращаясь к постели. – Ты и правда уверена, что нужно перекладывать на других прямо все, что они готовы сделать вместо тебя?
Присев на край кровати, он начал целовать ее лицо – ее глаза и брови, ее щеки и губы, шею, ямочку меж ключиц. Девушка хихикнула, чуть откатываясь в сторону – и он потерял равновесие, проваливаясь в глубокую и вязкую, как гидропостель, перину. Пух промялся под широкоплечим мужчиной куда глубже, нежели под хрупкой наследницей Заозерского княжества, Елена Михайловна оказалась сверху и начала целовать его сама:
– Суженый мой, единственный мой, долгожданный… Нет, конечно, нет… Ты и только ты… Никто, кроме тебя… Ты можешь делать все, что пожелаешь. Я вся твоя, мой князь. Твоя и только твоя.
И хотя жена и клялась ему в покорности, своим положением она воспользовалась без малейшего колебания, не отдаваясь, а получая свое, овладевая, поглощая собою мужа, управляя им, словно взнузданным жеребцом. Елена выпрямилась, откинув одеяло, и в пляшущем свете огня, пробивающемся через щели печной дверцы, открылась ему подобием демона страсти: алая в темных тенях, гибкая, с длинными волнистыми волосами на плечах, пугающая, но невероятно соблазнительная. Любимая, невероятно желанная и на диво – реально принадлежащая ему и только ему.
