Пролог первый, развернутый
За окнами Бельведерского дворца, одного из красивейших зданий восьмивековой Варшавы, вздрагивали и раскачивались языки пламени. Внутри, у витражей дворцовой залы, стоял, заложив руки за спину, человек лет пятидесяти в парадном мундире с орденами и, поджав тонкие маленькие губы, делавшие его круглое лицо немного кукольным, смотрел на зловещие отблески уличных пожаров.
Человека звали Константин Павлович Романов, и был он, ни много ни мало, вторым сыном покойного императора Павла Первого, бывшим наследником царского престола, а ныне наместником самой западной русской провинции – Царства Польского. Константин Павлович приехал в Польшу по поручению своего старшего брата императора Александра сразу после того, как, согласно решению Венского конгресса, часть Великого герцогства Варшавского отошла России. Александр назначил его командующим польской армией при первом наместнике – генерале Юзефе Зайончеке. Когда Зайончек умер, Константин Павлович сделался полновластным хозяином русских владений в Польше.
Властью своей он не злоупотреблял: строго соблюдал польскую конституцию и слыл правителем хотя и вспыльчивым, но честным и великодушным. Когда российский трон занял младший сын Павла Николай, Константин Павлович принял решение остаться в Польше навсегда. Назад, в «большую Россию», его уже не тянуло. Он обжился в Варшаве, ему здесь было уютно, к тому же, разойдясь со своей первой супругой, кобургской принцессой Юлианной, он женился на польской графине Жанетте Грудзинской, восхитительной красавице, которая была предана ему всей душой. Словом, Польша стала для великого князя второй родиной, а варшавский Бельведер – вотчиной, и он никуда не собирался отсюда уезжать.
Однако настали смутные времена, и все переменилось. Еще в конце двадцатых годов до Константина Павловича доходили тревожные слухи о том, что в Царстве Польском, Литве и Правобережной Украине создаются тайные масонские организации, готовящие военный мятеж с целью возвращения Польше государственной независимости. Слухи вызывали у великого князя раздражение, он им не верил. Какой мятеж? Польская провинция милостью Александра Первого получила такие права и свободы, каких не было в метрополии – петербургские свободолюбцы скрипели зубами от зависти, читая дарованную Царству Польскому конституцию. По твердому убеждению Константина Павловича, жаловаться полякам было совершенно не на что, жилось им сытно и спокойно. Ан нет – осенью 1830 года, на волне европейских революций, начались волнения и на берегах Вислы. Великий князь понял, что положение куда серьезнее, нежели он мог предполагать.
В подготовке восстания немалую роль сыграло католическое духовенство (вот и добубнились ксендзы, подумал Константин Павлович, стоя у окон дворца), а масла в огонь подлило известие о том, что русские и польские войска будут в скором времени брошены на подавление бельгийских повстанцев. В Бельгии творилось черт-те что: созданное пятнадцать лет назад Нидерландское королевство в одночасье разлетелось на куски. Вот тебе и Венский конгресс, вот тебе и Священный Союз народов… Нет теперь больше никакого Союза, одни бесполезные закорючки на гербовых бумагах, чья юридическая сила никого уже не волнует. Политическая утопия Александра рухнула, пережив своего создателя всего-то на пять лет. А коли так, то, по мнению Константина Павловича, ни к чему сейчас России вмешиваться в чужие дела – пусть французы с голландцами сами разбираются, что делать с мятежной периферией.
Мысли о Бельгии и новом европейском устройстве сразу выветрились из головы великого князя, когда промозглым ноябрьским утром к нему в Бельведерский дворец явился генерал Новосельцев, верный соратник со времен Заграничных походов, и с порога заявил:
