Отрицание действительности всегда
приносило мне много проблем. Я ощущала, что в жизни порой всё
совершенно не так утопично и красочно, как в моей голове, но в
девятнадцать еще давала себе возможность фантазировать и
закрываться от реальности. Красочные розовые очки крепко-накрепко
застыли у меня на переносице, и содрать их было почти
нереально — я любила людей и верила им слишком сильно. Я
ошибалась, как и многие глупые девушки в моём возрасте. Но не
всякие ошибки выводили меня к чему-то лучшему, скорее даже
наоборот.
Косяк в подворотне чуть не стал
причиной остановки дыхания, лишняя стопка сомнительного качества
текилы едва не вызвала отравление, а поездка на отцовской «Хонде»
закончилась милого вида бордюром, где я умудрилась потерять нижний
бампер. Но это всё проза юношеской жизни. «Взрослые» проблемы
настигли меня гораздо позже. Пока были только море попыток
вырваться из-под родительской опеки и славный рокер — мечта
молодой и несмышлёной девушки. Но с этим покончено. Рокер укатил на
байке в закат вместе со своей безбашенной компанией, а родители,
наконец, отпустили меня дальше, чем на десять миль от дома.
Лондонский университет, как никогда,
кстати, принял меня в ряды своих студентов и я, что называется,
почувствовала себя взрослой... Наивная идиотка, считающая, что быть
взрослым самостоятельным человеком — это жить вдали от дома и
пытаться освоить готовку, стирку и оплату счетов.
Мои просчёты в деталях аукнулись в
первый же год. Денег катастрофически не хватало... О, а ведь отсюда
и начинается мой рассказ. Мне чертовски не хватало денег. Я была
достаточно гордой представительницей семьи Стаффолд, чтобы не
просить подачек у своих родителей, а самой зарабатывать на
пропитание. Отец любит повторять: Назвался груздем — полезай в
бочку. Полагаю, в контексте самостоятельной жизни эта фраза звучала
бы так: собрала манатки — наслаждайся прелестями
самостоятельной жизни. Чувство собственного достоинства порой
подкидывает мне эту цитату в качестве внутреннего пинка.
Так вот, у меня были чертовски
большие проблемы с финансами. Приходилось вне университета
подрабатывать: сперва, официанткой или барменом, потом в
круглосуточной бакалейной лавке, а затем у славного парня Филипа в
пекарне напротив съёмной квартиры («Скорее уж, конуры», —
сказала бы моя мама). В последнем месте я задержалась куда дольше,
чем предполагалось. Параллельно с обучением азам политологии я
успешно осваивала профессию помощника пекаря (а ещё уборщицы,
посудомойки и, временами, бухгалтера).
Вечерами мы с Филипом и его сыном
Миком («художником по призванию и пекарем по воле случая») сидели в
пекарне и под мой тихий бубнёж строк из конспектов по политическому
консалтингу пили глинтвейн, заедая свежей сырной чиабатой. Филип
рассказывал о своей юности в Ирландии, а Мик пытался меня
нарисовать. Это были люди, что не задавали много вопросов и любили
длинные интересные истории — разве может существовать более
идеальная компания для коротания вечера? Мы с Миком имели очень
странные отношения — он пытался подбивать ко мне клинья, а я
притворялась, что не замечаю его недвусмысленные намёки.
— Ты идёшь на улицу? Там льет,
как из ведра. Может тебя проводить? — говорил он каждый раз,
когда начинался дождь.
И это было приятно. Странно, немного
навязчиво, но приятно. У Мика имелась привычка озвучивать свои
мысли, в независимости от того, уместно это или нет. Его редко
заботило мнение людей, особенно по отношению к нему самому. Порой
он мог запросто выкрикнуть в толпе:
— Сраный город, чтоб его! Здесь
слишком много народу, не находишь? Одних шотландцев тут больше, чем
людей без особого дефекта речи и мании лезть везде, куда не
попроси.
