Осень. Дальневосточная периферия Империи. Назарет. Храм Благовещения. Поздний вечер.
Послушник Люциан не спит – это единственное, на что у него хватает сил. Ради этого дня он жил в отлучении от мира декаду лет, а последние семь дней провёл в молебне и голоде, чтоб плоть не отвлекала его дух от покаяния. Познать своё искомое возможно, только погрузив плоть в испытания, лишив всего земного и моля Создателя, дабы ниспослал своё благословение. Люциан знал всё это с самых малых лет, как и знал, что сейчас будет спрос за всё, прежде чем он примет новый обязательный для его рода сан. Его плоть на грани изнеможения. Ощущая, как душа соприкасается с перстом Всевышнего и уже готова покинуть бренное тело послушника, он ждёт, что всё же лишения и боль откроют в нём силу, необходимую для праведных деяний под властью Создателя. В таком состоянии он должен пройти своё становление, но не оно сейчас беспокоит послушника, а имя, которое открылось в приготовленных томлениях. Может, во сне, может, в молитвенном бреду ему явилось имя – Разиэль, и только его он держит сейчас в голове. Множество раз его уста шептали, в кошмаре кричали это имя, но суть так и не поддалась ему. Он ищет ответ усердней, чем жаждет становления, и трепет от того больше, чтобы не разочароваться в самом сане паладина прежде, чем получит его.
– Вставай, брат-послушник, пора, – наконец прозвучали долгожданные слова в его маленькой комнате голосом родного брата Михаила, что как колокол ворвались и тут же угасли в томных покоях.
Люциан открыл впалые глаза, веки которых покрылись нездоровыми тенями. Взгляд его тут же упёрся в серый потолок с выжженными чёрными пятнами от свечей. Лёжа на твёрдой кровати, он заранее приготовил вещи и надел их. Измождённое голодом тело он прикрыл рясовым балахоном, или иначе домино. Люциан поднялся с кровати, опираясь на свои колени, и длинные, до плеч, белокурые волосы потянулись ровными струями за ним, как усталая дымка.
В проёме дверей он увидел своих родных братьев по отцу: Михаила и Гавриила. Михаил старше на год Гавриила, но младше Люциана также на год. Одетые в подобные домино, они перекрыли собой выход, хоть и сообщают, что пора выходить. Им ещё по году ходить в послушниках до дня своего становления, и они покорно встречают день Люциана.
– Следуй за нами, брат, – Михаил резко и без лишних слов отвернулся от него, направившись вглубь коридора. По лицу же Гавриила заметно, как его изнутри раздирает чувство гордости и радости за своего старшего брата.
– Брат, я искренне рад за тебя, – он не смог сдержаться и вцепился в плечи Люциана, когда тот попытался покинуть свою затхлую комнату.
– Благодарю, – замер с лёгким замешательством на лице старший брат. – Ты сейчас смотришь на меня, на моё состояние и рад за меня?
– Конечно, как может быть иначе?.. – на глаза Гавриила накатывают слёзы, но он сдерживает их, проглатывая ком в горле. – Наконец-то ты освободишься от этих стен и волен будешь ступать тропой веры.
– Ты не заметишь, как неизбежно твой день придёт, брат, и мы встретимся в Приёмном зале нашего Отца.
– Да, но ещё так бесконечно долго, – Гавриил опустил взгляд, пытаясь задавить грусть в себе. – С трепетом жду своего дня, но сегодня твой день, брат… – он многозначно замолчал и, поймав на себе молчаливый взгляд брата, отпустил его плечи. – Прости меня за минутную слабость, я буду скучать, – молодое лицо замерло в улыбчивом выражении, на что Люциан ничего не ответил и лишь последовал за Михаилом, что так заметно удалился.
