ВОСПОМИНАНИЕ В ДОЛГОМ ПУТИ
Повесть
– Вставай, сынок, пора в школу. Ты уже опаздываешь! – будил меня голос мамы.
– Сейчас, сейчас! – взмолился я, делая неудачную попытку повернуться на бок лицом к стене.
Глаза открывать совершенно не хотелось. Было так холодно, что тело онемело и не слушалось. Где одеяло? Почему отключили отопление? Опять кредит в счётчике закончился? В руке у мамы был шприц, который она воткнула мне в грудь. В самое сердце! Больно!
– Мама! – возмутился я, – ну зачем?! Я сейчас…
От боли и от возмущения я стал открывать глаза. Это было чертовски трудно, сквозь полуоткрытые глаза я видел маму. Она стояла рядом с кроватью в своей вязаной бежевой жакетке, надетой поверх старого синего платья. Мама… Мамочка… Как же ты здесь? Место укола начинало жечь все сильнее и сильнее. Эта боль ворвалась в сон, взорвала его изнутри, сердце застучало сильнее, я проснулся и по-настоящему открыл глаза. Было настолько холодно, что низкий потолок и стены капсулы были покрыты изморозью. На том месте, где несколько минут тому назад я видел маму, находился небольшой манипулятор. Шприц из моего сердца он уже извлек. С конца окровавленной иглы все ещё капала дымящаяся на холоде жидкость.
– Джон Хиггс! – раздался голос откуда-то с потолка, – Джон Хиггс! Код 267!
Одновременно с этим услышал сигнал тревоги первого уровня. Ещё плохо соображая, кто я и где я, я сорвал с лица дыхательную маску, с трудом встал и чуть не упал. Замерзшие конечности плохо слушались. Сердце бешено стучало, толчками проталкивая обжигающую кровь по жилам. Воздуха не хватало, я тяжело дышал, как будто только что пробежал марафон. В желудке что-то завозилось, закрутилось, твердое, как чей-то кулак. Рвотный позыв сложил меня пополам, хотя желудок был пустым, я еле успел опереться о скользкую холодную стену. В холодной камере анабиоза меня прошиб холодный липкий пот. Нужно выйти отсюда, и поскорее! Код 267 не такой и страшный, но медлить особо тоже нельзя. Держась за поручень, я подошёл к двери, она открылась, отъехав в сторону, и я, переступив высокий порог, оказался в предбаннике. Ох, как здесь было тепло! По всему телу волной пробежали мурашки. Я побыстрее укутался в одноразовое покрывало и рухнув в кресло спросил:
– Что случилось, Акару?
–Хиггс, здравствуйте. Извините, я вынуждена была разбудить вас, – сказал голос с потолка – Несколько метеоритов повредили внешнюю обшивку.
– Что?! Мы разгерметизированы?
– Нет. Пробоины не очень глубокие. К сожалению, ремонтный робот поврежден тем же метеоритным потоком.
Передо мной появился голографический экран.
– Надо выйти, починить робота и залатать обшивку в нескольких местах.
Акару – бортовой компьютер, она же одноименный корабль, вывела на экран схему с указанными на ней местами повреждений.
– Лучше всего для выхода использовать шлюз номер пять, ярусом ниже. Это ближе всего к зонам поражения.
– А вообще, где мы? – спросил я, продолжая сидеть. Мне совершенно не хотелось двигаться.
– Мы только что пересекли границу гелиосферы.
Она вывела на экран схему, показывающую звезду к которой мы летели, окружность гелиосферы и маленькую стрелку у ее границы – наш корабль.
– Долго нам ещё?
– Мы продолжаем торможение. Наша скорость на данный момент составляет двести пятьдесят семь километров в секунду. Расчетное время прибытия к целевой планете два года, четыре месяца, семь дней, три часа и тридцать две минуты.
– Ты кого-нибудь ещё будила?
– Нет, только вас. Все остальные спят.
«Могла бы разбудить кого-нибудь помоложе, – ворчливо подумал я».
– Прогноз?
– На ремонт обшивки уйдет примерно шесть часов.
– Шесть часов в открытом космосе… – я всё ещё чувствовал сильную слабость.
– Я сейчас сделаю тебе укольчик, и ты почувствуешь себя лучше – Акару перешла на «ты».
