У многих из тех, кто прожил большую и богатую событиями жизнь, появляется желание поделиться с собеседниками или читателями своими воспоминаниями.
Испытывая такое желание, я тоже решил описать отдельные этапы своей жизни и высказать свои соображения по некоторым животрепещущим вопросам сегодняшнего дня, которые не могут оставить равнодушным меня, вероятно, как и многих других.
В каждом деле имеются свои сложности. При написании воспоминаний трудность заключается в том, чтобы, перебирая в своей памяти многие эпизоды, среди тысяч деталей суметь выбрать лишь те, которые будут интересны, прежде всего, для читателя. Определить грань между тем, что важно для автора, и тем, что имеет значение для читателя, довольно сложно. И я как мог старался уловить её.
Что и как получилось, судить читателю. Если где-то увлёкся описанием сугубо личных или слишком мелких деталей, прошу меня извинить.
Моё детство, годы учёбы в школе и техникуме были полны лишений и суровых испытаний.
Родился я незадолго до Великой Отечественной войны в Заказанье, в селе Кышкар (Наянгуш) Атнинского (ныне Арского) района Татарстана в крестьянской семье третьим ребёнком.
Природа здесь небогатая: лесов, просторных лугов, полноводных рек нет, земля скудная. Люди жили бедно, сводили концы с концами благодаря своему самоотверженному труду. Жестокий колхозный режим военных и послевоенных лет не позволял крестьянам пользоваться благами своего неимоверного труда.
Отец, получив ранение в финской войне, вскоре ушёл на фронт Великой Отечественной, возложив участь четверых детей на плечи жены. Вернулся домой в конце войны с ранениями. Мать на него получила похоронку (это я уже помню), которая, к счастью, оказалась ошибочной.
Те военные годы сохранились в моей памяти как страшный сон. Вот лишь некоторые эпизоды.
Зимой нам с младшим братом Анасом нередко приходилось просиживать целыми днями голодными в холодном доме. Двое старших братьев – Равиль и Наиль – ходили к речке ломать ивовые ветки для растопки, собирали в поле торчащие из-под снега кустики полыни, тайком забирались в овин, чтобы надёргать сена и притащить его домой. Дров не было: печку топили соломой, сырыми ивовыми прутьями или такой же сырой полынью. От такого «топлива» печка не успевала даже прогреться.
Мама целый день пропадала на работе – «наматывая» раз за разом расстояние в 30 километров между Кышкаром и Арском, вместе с другими женщинами возила на санях колхозное зерно то ли на элеватор, то ли на станцию.
Нашей основной едой были картошка и суп из затирухи, сделанной из снятого молока – обрата. Летом – снова картошка и катык из того же обрата. Впрочем, долгое время и после окончания войны еды в доме хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду. Молоко полностью уходило на изготовление масла, которое вместе с мясом трёх-четырёх овец, куриными яйцами мы отдавали государству в виде налога: самим не доставалось ни масла, ни мяса, ни яиц. Если после уплаты налога и оставались какие-то крохи, их продавали на базаре: нам семерым (отец, мать, пятеро сыновей) надо было одеваться или хотя бы залатать ту одежду, которая была. В колхозе за работу с утра до ночи, разумеется, ни копейки не платили. За целый день работы записывали один трудодень, за который осенью полагалось от 500 до 800 граммов (а если год выдавался урожайным, то один килограмм) зерна. Потому всячески экономили и хлеб пекли с добавлением протёртого картофеля. Поскольку семья была большая, то и съедалось много (пища-то была некалорийная): каждую неделю с братом Наилем заготавливали каждый по ведру тёртой картошки. Работали на грубой тёрке, изготовленной при помощи напильника. Брат был старше меня на четыре года, а потому выносливее. Когда у меня не оставалось сил, я работал стоя, и пальцы от острых зазубрин тёрки расцарапывались в кровь.