Сначала не было ничего. Лишь пустота – белое пространство. Потом появилось слово. За словом родился мир. Ну а затем в этом мире возникла жизнь. Он проделывал это сотни раз. Именно так: сначала придумывал своему творению имя и только потом создавал все остальное.
Вот и сейчас стержень шариковой ручки коснулся белоснежного листа и пополз вниз, оставляя черную полосу. Рядом появилась вторая. Третья соединила их в букву «Н». Рука со стержнем замерла на мгновение, а потом уверенно начертила еще несколько букв. Затем стержень быстро заскользил по листу, выводя нечеткие очертания: голова, плечи, волосы… Серые глаза творца наблюдали за этим процессом с таким любопытством, словно он не сам создавал все это, а смотрел в окошко, за которым медленно проступали очертания какого-то неведомого параллельного мира. Вот оттуда выглянули глаза – насмешливые, немного безумные, вот уже видны растрепанные длинные волосы. Видимо, в том мире ветер…
Здесь же ветра нет. Здесь воздух сперт и пропитан алкогольным перегаром. Здесь творец сидит на полузаправленной кровати в углу крохотной комнаты, и его едва освещает с подоконника мрачная настольная лампа. Он всегда включает электрическое солнце, даже если, как и сейчас, за окном светло. Да только дневному свету ни за что не пробиться сюда сквозь вечно закрытые толстые шторы. Из динамиков потрепанного пристроенного рядом на кровати магнитофона гремит музыка – тяжелый рок, причем качество записи ужасно.
«…Подкину им парочку монстров, чтоб было весело жить…» – орет магнитофон хриплым голосом.
На листе между тем появился человек. Спутанные волосы, все лицо в ссадинах, перепачкано сажей, ветер треплет рваную рубаху. Теперь вокруг него стали проступать очертания самого мира: руины домов, потрескавшаяся дорога, по небу ползут клубы не то дыма, не то облаков. Но постепенно становится ясно, что это все-таки дым. Похоже, весь город за спиной человека объят огнем…
Раздался щелчок. Обрушившаяся тишина вернула грань между мирами – тем и этим. Из-за плотно прикрытой двери комнаты стали пробиваться ритмичные звуки и хохот. Звякнула посуда, кто-то шумно топал – видимо, плясал. Рука творца потянулась к магнитофону, подцепила стержнем кассету (механизм выброса не работал). Та выпрыгнула из лишенной крышки амбразуры, но тут же вернулась на место, развернутая другой стороной. Палец творца вдавил кнопку Play. Снова загремели гитарные риффы.
Дверь приоткрылась. В образовавшейся светлой щели показалось девичье личико – столь ангельское в окладе длинных темных волос, что можно писать икону. Да только хмельной блеск в глазах и притворно виноватая улыбка мигом низводят ее из святых в блудницы.
– Не помешаю? – как будто извиняясь, спросила девушка и, не ожидая ответа, вошла в комнату.
Творец на мгновение оторвался от рисунка. Взгляд скользнул по выглядывающей из-под блестящей юбочки восхитительной девичьей коленке, но тут же снова вернулся к нарисованному черной пастой человеку. Стержень еще быстрее заскользил по альбомному листу, словно, если прямо сейчас работа не будет закончена, изображение навеки бесследно исчезнет, растворится, истлеет…
– Ух ты, вот это да! – сказала девушка с деланым восхищением. – Это все твое?
Она прошлась по комнате, рассматривая стены, сплошь увешанные черно-белыми картинками. Это были не стены, а миф. Миф, порожденный человеком, но люди в нем умирали. Картины явно говорили, нет, кричали о том, что их творец весьма недолюбливает человечество. Кругом сплошные монстры: полулюди, полуптицы, полупауки, получерви… Их клыки и когти рвут плоть, их руки, лапы, щупальца перепачканы кровью… Картинки были повсюду. Двери, подоконник, полки, тумбочки уставлены, увешаны, заклеены ими. Свободными оставались разве что пол да потолок. Впрочем, девушка еще не знала о том, что у творца этих картинок накопилось столько, что большинство из них томились в тумбочке. На стены и полки попадали лишь самые лучшие, любимые.
