Похвала комкора
В середине июня тысяча девятьсот сорок первого года части 148-ой дивизии, в которой служил Александр Майер, стояли в летних лагерях. После бесконечных зимних марш-бросков по продуваемой пронзительными ветрами ледяной степи, с извивающимися по ней снежными змейками; после весёлой весны, расписавшей степь от края до края сочной зеленью и яркими полями жёлтых, белых, красных тюльпанов, наступило жаркое лето заволжской степи.
Солнце жгло нещадно, травы стали жёсткими, весенняя синь поблекла, и на горизонте плескалось и дрожало марево.
У полковой коновязи беспокойно толок пыль гнедой красавец Алим. Голова его была маленькой, шея длинной, ушки тонкими и острыми.
Майер в застёгнутой на все пуговицы гимнастёрке с одной полоской на петлицах и краснолицый долговязый красноармеец первого года службы Давид Губер, выкатывали из сарая лёгкую рессорную двуколку. Красноармейцы Костя Власов и Вальтер Креер чистили навоз вокруг почти стометровой конюшни. Из неё неожиданно появился командир дивизиона капитан Андрюшин, вошедший, вероятно, через ворота с дальнего торца:
– Креер! Широкова не видел?
– Никак нет, товарищ капитан! – ответил тёмно-русый, худой Креер.
– Чтоб его черти! Опять, наверно, по бабам всю ночь шастал! Губер! Если явится, передай, что он мудель!
– Есть передать, что товарищ сержант есть мудель!
– Будь здесь! Если не найду его, повезёшь меня в штаб!
– Есть, товарищ капитан!
Андрюшин ушёл так же, как пришёл – через конюшню.
Через четверть часа прибежал запыхавшийся ординарец комдива сержант Широков.
– Сейчас ругаться будет, – тихо сказал по-немецки Губер, кося светлыми глазами из-под рыжих бровей.
Он не ошибся:
– Губер, мать твою! Тебе было приказано вычистить Алима!
– Я его вычистить.
– Вычистить, – передразнил сержант, – а почему он весь в пыли?
– Я вычистить, а он имел упасть и кататься на пыль.
– На пыль! Зачем же ты дал ему упасть?
– Он не стал меня спрашивать. Он хотел покататься, упал и покатался на своя спина. Я не виноват. Спина его, а не моя!
– Ну ты ещё поумничай! Капитан приказал, чтоб Алим был чистый! Нам в штаб ехать, а Алим грязный как поросёнок. Давай, чисть заново! Да смотри, чтоб опять не вывозился.
– Зачем чистить… Пыль совсем немножко есть, – пробурчал Давид Губер, зажимая в клешнистой ладони дужку ведра. – Можно и на пыльный конь ехать, пыль ему не мешать бегать.
– Порассуждай у меня! Твоё дело телячье: получил приказ – выполняй! Понял?
– Понял…
– Не «понял», а «так точно!»
– Так тоочно, – лениво протянул Губер и вразвалку, пыля сапогами, направился к колодцу.
– Губер, ты забыл! Тебе капитан велел что-то передать товарищу сержанту, – сказал Власов, ухмыляясь.
– А что молчишь? – накинулся сержант на Давида.
– Товарищ сержант, товарищ капитан имел сказать…
– Ну что он сказал: телись скорей!
– Товарищ капитан имел приказать передать вам, что вы есть мудель.
– Кто? – побагровел сержант.
– Мудель, товарищ сержант.
Власов и Майер покатились со смеху.
– А ты, дурак, и рад повторить. Ты хоть знаешь, что это такое? Болван!
– Товарищ сержант, – вступился за Давида Власов, – он же не мог не выполнить приказа старшего командира.
– Да, – подтвердил Губер, – товарищ капитан имел сказать: «Обязательно передавай ему, что он есть мудель».
– Передал и проваливай! Свободен! Кругом! Шагом марш Алима чистить!
– Ух и жарища! – сказал сержант Широков, сняв пилотку и вытирая рукавом ранние залысины. – Неужто всё лето так будет?
– Это ещё не жара, – ответил Сашка, – вот в июле будет настоящая жара! Ночью не заснёшь. Только если простыню холодной водой намочишь, да на дворе ляжешь. Тогда кое-как заснёшь. А утром просыпаешься опять мокрый, только уже от пота.
– Что за жизнь. Сейчас только понимаю, в каком райском месте жил: небо низкое, серенькое, дождик сыплет, и воздух лёгкий, грибами пахнет. А рядом лес и река: хочешь грибы собирай, хочешь – рыбу лови.
