Записки из… Я.
Я.
Обычный день.
Обычный во всем, кроме того, что сегодня ко мне снова пожаловал в гости мой дедушка.
На входе он поздоровался со всеми, но внимания на него никто не обратил, каждый занимался своим делом. Дедушка прошел к моей кровати и присел рядом со мною. Он не часто посещает меня, особенно в последнее время. Я, с одной стороны, рад его приходу, очень уж мало до нынешнего времени мы встречались с дедушкой. Мне было всего шесть лет, когда мои мама и папа, переехали из далекого рабочего поселка в большой город. С тех пор и до сих дней, мы с ним виделись не больше десятка раз. Слишком далеко стали жить друг от друга. Тем более, его сын, то есть мой папа, дождавшись моего тринадцатилетия, ушел от нас с мамой к другой женщине. После чего я очень редко в детстве и юношестве видел своего отца. Что уж тут говорить о возможности встречаться с его родителями – моими бабушкой и дедушкой.
С другой стороны, встречи с ним в последнее время стали меня сильно угнетать. Наши беседы до мелочей скучны и однообразны. Он меня спрашивает о самочувствии, рассказывает одни и те же новости и завершает свой монолог известной мне с детства историей. Историей о том, как он во время войны бомбардировал руководство тамошней фабрики своими заявлениями с просьбой отправить его на фронт. После очередного подобного заявления дед был вызван к сотруднику фабричного особого отдела, где ему сказали, мол, еще одна похожая выходка, и дедушка вместо фронта поедет в места не столь отдаленные. Отправится туда как саботажник. Фабрика изготавливала не матрешки, а выпускала марлю, из которой потом делали бинты, необходимые для фронта, а дедушка был не последней шестеренкой в общем механизме того предприятия.
Потом дед замолкает.
Мне хочется тоже чем-то с ним поделиться, что-то рассказать ему, но он, похоже, живет еще в прошлом веке, в государстве под названием Советский Союз. Он не смотрит телевизора, не читает газет, да и меня он не слушает. Сидит, кивает, даже на мои вопросы отвечает кивком. Однако, мне видно, что мысли его далеко. К тому же, по его мнению, уже пришла пора нам расставаться.
Проходит еще пара минут с его кивками, потом дедушка встает, пожимает мою ладонь своей прохладной, сухой ладошкой. Проводит ею мне по голове, словно маленького ребенка по головке гладит. Дедушкина ладошка вся в трещинках. Наверное, мои волосы попадают в эти трещинки, они подхватывают мои волосы, оттого голову чуть щиплет, словно слабым электрическим током. Он кланяется мне, проходит к дверям, прощается оттуда со всеми и, не дожидаясь ответа, покидает нас. На его прощание, как и на его приветствие, ему никто не отвечает.
После его ухода, я сильно слабею, меня начинает бить сильная дрожь, потом какая-то неведомая сила вдруг меня, как бы приподнимает над кроватью, и я, достигнув определенной высоты, начинаю потом падать. Падаю я уже мимо кровати. Все вокруг меня сливается. Я ухожу в никуда.
Проходит немного времени. Сначала ко мне возвращается зрение. Я вижу белый потолок, ядовито-синие стены. Глаза режет свет из окон. Руки и ноги очень слабы. Я не могу даже пошевелить ими. А мне надо шевелиться. Мне очень надо. Я рыскаю глазами. Натыкаюсь на санитарку тетю Веру. Она понимает меня, она сильная, она поднимает меня с пола, укладывает на кровать, накрывает одеялом. Под мое одеяло, благодаря ее рукам, лезет стеклянное судно. Наконец проснулся разум, а с ним просыпается чувство стыдливости. Мне совершенно не до него сейчас. Я облегченно вздыхаю.
– Может, покушаешь немного? – спрашивает тетя Вера.
