Всё это началось обычным субботним вечером. Под «обычным» я не имею в виду то, что, как правило, подразумевает большинство американцев. Не то чтобы я жарила с соседями барбекю, ходила в кино или делала ещё что-нибудь из того, чем занималась в детстве. Нет, он был обычным для того образа жизни, который мы вели с тех пор, как Кирк продал свою компанию, выпускавшую программное обеспечение, и мы из состоятельной семьи стали богатой. Очень богатой.
Бесстыдство – вот каким словом назвала всё это однажды моя подруга детства Джули, хотя она говорила не о нас, а ещё об одной моей подруге, Мелани, купившей себе «Ролекс» с бриллиантами на День матери, а потом небрежно заметившей на одном из наших совместных обедов, что поделок, которые слепили детишки, ей «недостаточно».
– Она могла кормить на эти средства целый лагерь сирийских беженцев, – ворчала Джули у меня на кухне, когда остальные гости уже разошлись. – Целый год. Это бесстыдство.
Я пробурчала что-то нечленораздельное, пряча «Картье» подальше в угол мраморной барной стойки и напоминая себе, что мои часы, да и вся моя жизнь в целом совсем не такие, как у Мелани. Во-первых, я не покупаю часы сама себе, потому что мне так захотелось, – их подарил мне Кирк на пятнадцатую годовщину свадьбы. Во-вторых, я всегда любила, когда наш сын Финч в юные годы вручал мне самодельные подарки и открытки, и мне было очень грустно, что они стали пережитками прошлого.
Но важнее другое. Не помню, чтобы я когда-нибудь выставляла напоказ своё богатство. Если уж на то пошло, оно меня смущало. Поэтому Джули не стыдила меня деньгами. Она не знала наш точный доход, но примерно представляла, особенно когда отправилась со мной на поиски нового жилья, потому что Кирк был слишком занят, и помогла выбрать дом на бульваре Бель Мид, где мы теперь и жили. Она, её муж и дочери часто посещали наш дом у озера и дом на острове Нантакет; она с радостью принимала от меня в подарок дизайнерские обноски.
Порой Джули распекала Кирка – хотя он не был таким показушником, как Мелани, но зато имел привычки, свойственные элите. Будучи представителем нэшвилльских богачей в четвёртом поколении, Кирк окончил частную школу, а теперь состоял в загородном клубе для избранных, так что имел некоторый опыт в мире снобизма, даже когда ещё не был так бесстыдно богат. Другими словами, Кирк вышел «из хорошей семьи» – этот неуловимый термин, которому никто не давал точного определения, в сущности обозначал фамильное состояние и утончённые, изысканные вкусы. В общем, он – Браунинг.
Моя девичья фамилия, Сильвер, не несла в себе никакого особого статуса даже по меркам Бристоля, города на границе Теннесси и Вирджинии, где я выросла и где по-прежнему жила Джули. Мы не бедствовали – отец писал статьи для бристольской ежедневной газеты, мама преподавала в школе, в четвёртом классе, – но были обычными представителями среднего класса, и шикарным для нас считалось заказать десерт в ресторане. Оглядываясь на прошлое, я думаю: может быть, это объясняло мамину излишнюю озабоченность деньгами. Не то чтобы она была на них зациклена, но всегда могла сказать, у кого они есть, а у кого их нет, кто экономит, а кто живёт не по средствам. Опять же, мама знала всё обо всех жителях Бристоля. Она не собирала сплетен – во всяком случае, грязных, – она просто слишком живо интересовалась делами других людей, начиная с финансов и здоровья, заканчивая политическими и религиозными убеждениями.
Так уж вышло, что мой папа – иудей, а мама – методистка[1]. «Живи и давай жить другим» – вот их мантра, девиз, который отразился на моём воспитании и воспитании моего брата Макса. Мы оба приняли для себя наиболее приятные моменты обеих религий – к примеру, Санта-Клауса и Седер
