ЛИЗА
Я откинулась на сиденье и закрыла глаза. В моей голове не
укладывалось, что пару часов назад я была во Франции. Три года я не
была дома и столько же не видела отца. Конечно, раз в неделю мы с
ним говорили по телефону, но не более. Наши разговоры были
построены на обычных фразах: «Привет дочка, как прошла неделя?», «
Как твои успехи в учебе?», «Мама бы тобой гордилась».
Как он теперь меня встретит? Что скажет? А я ему? Что я не
оправдала надежды мамы? А стоит ли? Она умерла больше пяти лет
назад. Именно тогда я осталась одна, потому что в день ее смерти я
потеряла и папу, теперь он был лишь отцом, человеком, который
числился моим родителем, но быть им перестал. Он ушел в свое горе
слишком глубоко, чтобы выполнять функции родителя. Отец говорил,
что отправить меня учиться в Национальную высшую школу изящных
искусств в Париже, было последнее желание мамы. И судьба будто
улыбнулась мне, я получила стипендию какой-то неизвестной мне
фирмы, за которой вроде как было закреплено бюджетное место, не
знаю почему, но они пожелали остаться инкогнито, так что,
проучившись в школе три года, я все еще не имела понятия, чью
стипендию получила. Но теперь это не имело значения, я потеряла
место и с треском вылетела из школы без шанса на «помилование».
Я почувствовала напряжение в глазах, это подступали слезы, я еще
сильнее сжала глаза, чтобы не заплакать.
Ну почему я не выбрала медицинский или юридический, почему
именно художественная школа в другой стране? Это была всего лишь
мечта детства, которая рухнула, не успев исполниться. У меня ничего
не получилось, впредь я дала себе обещание, что не возьму в руки
кисть без особой на то необходимости, я собиралась вычеркнуть слова
мольберт и пастель из своей жизни. Отныне я не художник, я просто
Лиззи, Лиза Виноградова, которая потеряла место в лучшей школе
искусств мира, а ведь мне оставалось учиться год. Отныне я
двадцатиоднолетняя девушка без образования и статуса студентка.
Я глубоко вздохнула, чтобы успокоить себя. Когда машина
поворачивала на знакомую мне улицу, я открыла глаза и повернулась к
окну.
Здесь кое-что изменилось. Появились новые выстроенные дома, у
соседей через три дома от нас установили новый кованый забор,
Соколовы, которые жили по соседству с ними, обложили дом красной
облицовочной плиткой, а большой орех возле ворот Абрамовых, который
осенью засыпал листьями все вокруг, спилили.
Машина остановилась у двухэтажного дома из красного кирпича.
«Вот я и дома. И что же дальше?»
Я спрашивала себя об этом весь перелет. Из моих мыслей меня
выдернул мужской голос.
- Мы на месте, кажется это и есть шестьдесят второй дом.
Я кивнула водителю такси, которое взяла в аэропорту. Я не
повернулась к нему, я все еще глядела в окно, пытаясь еще немного
оттянуть момент встречи с отцом.
- Этот дом?- уточнил мужчина.
- Да, этот,- вздохнула я.
Я понимала, что должна расплатиться с ним и покинуть машину, но
тело отказывалось двигаться. Я посмотрела на свои руки, они сжимали
маленькую коричневую сумочку от Dolce&Gabbana, которую мне
подарила моя французская подруга Элиз.
«Соберись», приказала я мысленно.
Наконец-то я разжала пальцы и вытащила из сумки кошелек. Хорошо,
что я поменяла деньги в аэропорту. Найдя целую купюру в тысячу
рублей, я отдала ее водителю, а затем открыла дверцу машины и вышла
на промокшую от дождя тротуарную плитку. Водитель средних лет в
потертых джинсах и старой кожанке вышел следом, он открыл багажник
и вытащил мой огромный чемодан с изображением Эйфелевой башни,
который я купила на распродаже перед отъездом во Францию. Он
поставил его возле меня.
- Спасибо.
- Вам спасибо,- ответил он вежливо.
В голове промелькнула мысль, что я заплатила ему слишком много,
но может быть от переплаты в сорок процентов он станет добрее.
