Столицы некогда могучих империй похожи на очень важных в прошлом людей, вышедших на пенсию. В манерах еще угадывается привычка отдавать распоряжения, но и чувствуется неуверенность в том, что кто-то будет их слушаться. Они прекрасные собеседники, неплохие учителя, очаровательные компаньоны для путешествий, но женщин уже не влечет к ним запах власти, и лучшее, что о них услышишь: «Какой милый, забавный старик!»
Париж – великий город, но давно не столица мира, в лучшем случае, столица моды, и то на паях с Лондоном, Миланом, Нью-Йорком и Токио. Вена остается авторитетом в вопросах исполнения Моцарта или приготовления пирожных со сбитыми сливками, но не в вопросах конфигурации карты Европы. Мадрид хорош как музей, как арена для беззаботной полуночной гульни, но никак не место, где решаются судьбы мира.
Не то – Лондон. В нем сохранился прежний дух, отсвет мощи, которая опирается не столько на силу оружия, сколько на авторитет и деньги. Чего-чего, а денег здесь хватает. Английские банки и биржи, страховые и инвестиционные компании продолжают определять температуру делового мира. Так вот, поразительно не то, что эти деньги заметны в пафосе города: небоскребы почище американских, блеск магазинов, пробки в районе Сити… а то, что они заметны не нахально и даже, пожалуй, благовоспитанно, иначе незачем было бы отправляться так далеко, вот рядом Москва со своим купеческим размахом. Действительно, лондонские небоскребы изящны и изобретательны, так что в силуэте города не заслоняют ни Биг-Бен, ни Тауэрский замок. Бутики Бонд-стрит или универмаг Харродс хоть и рассчитаны на золотые и платиновые карточки, но содержат в себе все-таки образцы вкуса, а не дорогущие дикарские тряпки неповторимого новорусского стиля «белый Бруклин». И в пробках выделяются не джипы и даже не «роллс-ройсы», а диковинные полугоночные, полуретро «катерхемы» и «морганы», от которых глаз не отвести.
В этом, пожалуй, вся разница. Британия есть живой пример не просто культуры, а окультуренности, результат воспитания и самовоспитания, то есть сознательной и целенаправленной работы нации над собой. Это заметно и в поразительно ухоженном пейзаже, и в не менее отшлифованном национальном характере. Могущество свалилось на Англию как бы ненароком, невольно. Морская держава первой осознала свою уникальную роль и в своих усилиях стала делать упор не на выкачивание ресурсов из колоний (хотя не без того), а на коммуникации. Иначе говоря, именно эта страна стала предтечей современного типа экономики с приоритетом не производства, а распределения. Увековеченный в неофициальном гимне лозунг «Правь, Британия, морями!» означал всего лишь способность, как теперь выражаются, «сесть на потоки» – денег, товаров, услуг, идей. Другой вопрос, как распорядиться неограниченными возможностями. Английская аристократия воспользовалась щедрой рентой для выработки особого творческого продукта, то есть эталонного национального типа – джентльмена.
Достаточно внимательно почитать Шекспира, чтобы убедиться: типичные англичане конца XVI столетия не могли похвастаться ни сдержанностью, ни утонченными манерами и в этом отличались отнюдь не в лучшую сторону от французов, своих вечных соперников в цивилизационном соревновании. А дальше поколения, казалось бы, бесполезных бездельников отливали и шлифовали внешнюю форму поведения: что допустимо, а что нет. Пресловутый приговор "vulgar", то есть «простонародный», держал в страхе новичков высшего общества, но он же работал как необычайно эффективный социальный лифт. Джентльмен – тот, кто считает необходимым самоконтроль, не-джентльмен – тот, кто так не считает. Он, конечно, в своем праве, но в компанию джентльменов его не пригласят и вообще постараются никаких дел с ним не иметь. Именно в Британии знатность происхождения раньше всего перестала играть решающую роль при продвижении наверх, уступив место хорошим манерам. Воспитание человека означает признание им общепринятых правил. Не выставлять напоказ свое богатство, власть, возможности, ум. Не носить туфли из крокодиловой кожи. Не оставлять двадцать фунтов на чай.
