Они вышли из вагона, помогли друг другу надеть рюкзаки и зашагали по платформе по ходу поезда, и он тотчас за ними тронулся, обогнал их, набрал скорость и исчез в темноте; они стали осторожно сходить по оледенелым ступеням с платформы, держась один за правый, другой за левый поручень, спустились и направились гуськом по узкой тропе вдоль железнодорожного пути. Молча, друг за дружкой прошли они с полкилометра до переезда; тут тропа влилась в грунтовую дорогу, сейчас заснеженную и раскатанную машинами; они свернули по ней направо, в лес, стоявший стеной прямо метрах в ста от насыпи железной дороги. Шли теперь рядом, но все равно молчали. Луна освещала разъезженное полотно дороги и лес по обочинам, под ногами скрипел снег да изредка хрустели льдинки в колеях. Они уже прошли с километр, как позади что-то страшно и тоскливо взвыло:
– У-уйди-и-и!
– Что это, Митя? – спросил Яков, вздрагивая и оглядываясь.
– Да это ж поезд, Яша! Он всегда в лесу так страшно кричит, – ответил Митя.
– Это встречный, должно быть?
– Он самый.
– Зря я с тобой поехал. Ну да теперь все равно, на обратный поезд мне уже не успеть.
– Да, не успеешь, – согласился Митя. – А следующий только завтра.
– Во сколько?
– Да в это же время. У нас тут один поезд на Москву по будням ходит и два в воскресенье, утренний и вечерний.
– Понятно… Зря я поехал.
На это Митя ничего не сказал. Поезд простучал позади и затих. И тут же заухал потревоженный им филин: «Охо-хо-хо! Охо-хо-хо!». Ему поддакнул сыч: «Угу, угу-гу-у! Угу, угу-гу-у!». Потом все снова стихло, остался только скрип снега под ногами.
– Неприятная какая тишина, – поежился Яков. – Будто на кладбище.
Митя тихонько запел что-то монастырское, восторженно-тягучее, с припевом «Радуйся, Радосте наша, избави нас от всякого зла и утоли наша печали!»
– Мить, а ты помнишь, давным-давно была песня с похожими словами? – И Яков тихонько запел:
Утоли моя печали, утоли!
Как молитвы, улетают журавли,
Прямо в небо отрываясь от земли!
– Не помню… А ты пой, пой дальше, Яша, может, и я вспомню!
– Я дальше не помню. Слова запоминающиеся: «Утоли моя печали». А откуда это?
– Это, Яша, название иконы Пресвятой Богородицы – «Утоли моя печали». Есть такая чудотворная икона в Москве. А у нас в монастыре имеется ее список.
– Список – это копия?
– Ну да.
– И она что, тоже чудотворная? – с едва заметной усмешкой спросил Яков.
– Не знаю, Яша. Люди говорят, помогает…
– Утоляет, значит, печали?
– Утоляет. Если кто с верой молится.
– А если веры нет – не утоляет? Вот мне что, не поможет она?
– Как это «веры нет»? Ты разве в Бога больше не веруешь, Яша?
– В Бога-то я верую… Я в Божью справедливость не верю, Митька.
– Вон оно как…
– А ты скажешь, что Бог справедлив?
– Ну…
– Да как же Он справедлив, если забрал от меня мою Ийку? Ведь она для меня была все на свете!
– Да, ты ею жил и дышал, Яша. Она чу́дная была, твоя Ия.
– Таких ведь больше и нет. Я как только имя ее необыкновенное услышал – Ия, так и понял, что это чудо мне явилось, а не девушка. Так ведь теперь и не называют никого – Ия!
– Редко, но все-таки называют, в святцах-то имя стоит. Ия по-гречески значит «фиалка».
– Это я давно узнал и звал ее Фиалкой. Весной у нее на могилке, если жив буду, фиалки посажу… Фиалочка моя тихая…
– Да, сокровенной красоты и тишины была женщина.
– А ты знаешь, Митька, ведь Ия никогда не хохотала! И вообще смеялась очень редко. А вот улыбалась – постоянно. Каждая фраза у нее начиналась с того, что сначала ее губы чуточку улыбались, а уже потом она произносила какие-то слова. Сколько раз заговорит со мной – столько раз и улыбнется. Вот скажи, почему твой Бог забрал ее у меня? Ему-то она зачем понадобилась?
