Найдите мне на любом языке и в любой отрасли знания книжку, которая обладала бы такими же свойствами, особенностями и преимуществами, и я куплю вам полпинты требухи. Не найдёте, милостивые государи, не найдёте! Это книга в своём роде единственная, равных себе не имеющая и беспримерная. Я готов утверждать это под страхом любой кары, вплоть до костра, но только не включительно, а исключительно. Те же, кто будет утверждать обратное, суть предопределенцы, отщепенцы, совратители и соблазнители.
Франсуа Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль»
Аркаша стоял на краю плато и знал, что, сделав шаг вперёд, не разобьётся, а полетит – закружит над телами перебитых накануне во множестве и не убранных ещё итальянцев и фалангистов.
Стаи мартовских бабочек необычайной красоты уже роились над ними, и огромная птица – кастильский родственник рухха1, – наматывая над гвадалахарскими полями2 круг за кругом, стенала по убиенным нечеловеческим голосом.
– В краю, где небо так безоблачно3, родится от Солнца зачинавшееся племя, которому нетрудно умирать! – стенал вслед за нею Аркаша, простирая над полем брани свои могучие руки-крылья.
И тут же мысль Аркашина переходила, как обычно, от частного к общему, венцом которого был, несомненно, он сам – всепланетный любимец.
– Время! Стой! Подожди! – кричал Аркаша под взмахи рук, обращаясь ко времени как равный к равному. – Ты слишком! Быстро! Течёшь! Дай! Насладиться! Этим! Триумфом! К которому! Я…
– Неосторожно приложил свои могучие руки-крылья, – подхватил за его спиной насмешливый женский голос.
Аркаша сразу даже не нашёлся с ответом на такой хук сзади, пропущенный от довольно симпатичной иностранки, говорившей по-испански с едва заметным акцентом. «Блин, подловили, как школьника», – только и оставалось мысленно констатировать вероломно атакованной стороне.
– Время, стой, раз-два! Равняйсь, смирно! – отвесила на прощанье насмешница и пошла обратно к машине, возле которой ожидал её высокий худой мужчина в штатском, по виду – тоже нездешний.
Аркаша с любопытством отметил, что в движении обидчица распалась на две части, шарнирно соединённые в районе талии. Нижняя часть казалась наклонённой слегка вперёд, верхняя – слегка назад и, предоставленная самой себе, как бы парила над нижней. Вся эта конструкция напомнила Аркаше парус, поймавший попутный ветер. Было ли это природной особенностью фигуры или удачной находкой модельера, Аркаша пока не знал, но не запасть на подобный феномен не мог.
А иностранка подошла к своему мужчине и, видимо, рассказала об Аркашиных проблемах. Они оба явно развеселились и, не махнувши даже Аркаше ручками, уехали, чтоб смаковать своё веселье вдвоём, добавляя к нему по мере необходимости всё новые забавные эпизоды.
«Ну что ж, – беззлобно подумал Аркаша, – кому-то я поднял настроение, кому-то стало весело… Их бы туда – вниз, к бабочкам – на денёк-другой, посмотрел бы я тогда, как бы они веселились!»
Ему пора было в Мадрид. В Мадриде его тоже ждал мужчина и тоже не местный: молодой высокий красивый гринго по имени Эрнест.
– Слышь, Эрни, – попросил его Аркаша, впервые столкнувшись с Хемингуэем в Испании месяца три назад, – ты уж не выдавай меня тутошним, для них я здесь – просто Кецалькоатль4.
В самом начале Гражданской войны он прибыл в Испанию с документами на имя полковника Кецалькоатля, а густая борода с усами и бакенбардами и срезанная под корень шевелюра вкупе с тёмными очками до известной степени помогали маскировать его всемирно знаменитую личность. «И чтоб никто не догада-ался», – пел по этому поводу сам Аркаша.
Французы-пересмешники переиначили его в полковника Пантагрюэля5. И впрямь, Аркаша был неуёмен как в подвигах застольных, так равно и в ратных, а уж про альковные было нечего и говорить.
