– Вы не понимаете. – Подследственный смотрит прямо в камеру. Взгляд его кажется равнодушным, но в глубине глаз появляются тревожные огоньки. – Мы выросли в ужасное время. В этом-то все и дело.
Пауза. Напряженную тишину нарушает только тихий гул аппаратуры, которая применялась для оперативной видеосъемки в две тысячи шестом году. Именно тогда была сделана запись, которую сейчас, девять лет спустя, изучает капитан полиции Николай Андреевич Спирин.
За кадром слышится его усталый голос:
– Что ты имеешь в виду, Саша? Объясни.
Подследственный целую минуту не издает ни звука. У него рыжие волосы, но на лице нет веснушек – напротив, оно поражает своей худобой и предсмертной бледностью.
Саше четырнадцать лет. Он устал.
Ему нужен наркотик.
Его сухие губы кривятся в презрительной усмешке.
– Да чего тут объяснять? Вы все равно не поймете. Вы все такие хорошие, правильные. На словах.
– Кто – «вы»?
– Взрослые. Совки. Вас красивые слова говорить научили. И от всего оберегали. Вы знали только то, что вам позволяли знать. – Саша снова шмыгнул носом. Начал быстро-быстро моргать. Тон голоса повысился. – Только, понимаете, это вы виноваты, что мы стали такими.
– Кто – «вы»? Лично я?
Подросток рассмеялся.
– Ваше поколение. Вы же просрали страну. А нам, вашим детям, теперь расхлебывать.
За кадром послышался раздраженный вздох.
– Саш, а зачем ты мне все это говоришь?
– Вы спросили, зачем я сделал… то, что сделал. – Подросток метнул быстрый взгляд в сторону. Потер лицо ладонью. Ему хотелось закрыть лицо обеими руками, но он не решался. – Я и объясняю. Никогда дети не росли в таких условиях, как мы. Понимаете? В стране хрен знает что творилось. Людей резали каждый день. Вы в детстве мультики смотрели. «Я на солнышке лежу», и все такое. А мы с пяти лет что видели? В новостях только трупы, заказные убийства, взрывы. В Чечне людям яйца резали. Вы «Чистилище» смотрели? Мы все смотрели, хоть нам шесть лет было. А потом во дворе обсуждали. И смеялись. Нам было весело. Прикольно. Особенно девчонкам. Понимаете?
Мы были… сами по себе. Смотрели, что хотели, слушали, что хотели. В основном «Сектор Газа», конечно. Ну, там, рэп, блатняк. У меня отец очень блатняк любил. Да и матуша тоже. Я уж молчу про это дело. Вы знаете, когда я по телевизору в первый раз голые сиськи увидал? В три года! Знаете, что было? У меня встал. А предки мне еще десять лет про пестики и тычинки плели.
– Они о тебе заботились.
– Че-то хреново получилось. Да я уже всю порнуху пересмотрел, и про секс все знал. В третьем классе уже девчонок тискал. Поймите – мы никакие не дети. Никогда ими не были. Мы все – уроды. Настоящие уроды. Монстры. А наши дети будут еще хуже. Вы знаете, что они говорят? Чем занимаются? Не знаете. Вот и мои родители не знали. Теперь, конечно, завоют, да уже поздно.
Подросток заерзал на стуле. Глаза его забегали, в них появилась злость и нетерпение.
– Долго еще? Задолбало. Дозу дайте.
– Потерпи еще немножко. Скоро закончим. Саша, ты все это собираешься на суде рассказывать? Про детство, 90-е и остальное.
Подросток снова презрительно усмехнулся.
– Мозги не полоскай, начальник. Суда никакого не будет. Я ж малолетка.
За кадром снова послышался вздох.
– Ладно. Скажи все-таки, зачем ты ввязался в это дело? Ты хороший, умный парень. Из приличной семьи. Родители тебя любят.
Подследственный криво улыбнулся.
– Любят? Кого? Они ничего обо мне не знают. А ввязался я за бабло.
– Зачем тебе деньги? На героин?
– На героин. – Подросток выпрямился, глядя в камеру. Он гордился своей «взрослостью».
Николай Спирин нажал кнопку паузы. Лента остановилась. На экране телевизора застыло ухмыляющееся лицо Саши. Он казался наглым и уверенным в себе, а глаза кричали: «Помогите!».
