Полковник милиции – точнее, теперь уже полиции – Лев Иванович Гуров проснулся, но глаза открывать не спешил. А что? Имел право поваляться в свой выходной день. Не так-то часто они у него и выпадали. Он прислушался к своим ощущениям, и они ему категорически не понравились – во рту вкус стоял такой, словно он портянки жевал, в левом боку поселилась непонятная тупая боль, плюс ко всему явно была, пусть и небольшая, но температура.
А объяснение всему этому было очень простое: вчера в пятницу его жена Мария Строева, между прочим, народная артистка России, правда, больше известная, как театральная актриса, хотя и в кино она не без успеха снималась, в ультимативной форме потребовала, чтобы он выполнил свой супружеский долг, и имелся в виду совсем не секс. Он должен был явить себя народу, то есть забрать ее со съемок.
– В конце концов, есть у меня муж или нет? – ласково поинтересовалась она.
Требование было законным – не так-то часто они вдвоем где-то появлялись, и он согласился.
День на службе у него выдался суматошный – в писанине погряз, потому что чем выше у человека должность, тем больше ему приходится оформлять документов, но он поднапрягся и успел к жене вовремя. И попал на сабантуй как раз по поводу окончания этих самых съемок.
Гуров до смерти не любил все эти мероприятия, но увезти жену немедленно не мог, чтобы не лишать ее удовольствия в очередной раз искупаться в лучах славы, обожания, восхищения, а также самой черной зависти и лютой ненависти. Что делать? Это их мир со своими закидонами. Спиртное лилось рекой, а вот с закусью было неважно, да и та была родом из соседнего супермаркета – всевозможная нарезка и многочисленные салаты неизвестного года рождения. Ничего не евший целый день, Гуров, зная, что ужина явно не предвидится, пить не пил – за рулем все-таки, – но ел; правда, старался выбирать то, что хотя бы на вид выглядело более-менее свежим. Киношники нещадно дымили, из-за чего все окна были открыты, и его, видимо, просквозило, отсюда и температура – апрель все-таки, не лето же. Вот за все это Гуров теперь и расплачивался.
Привыкший переламывать себя, он встал и пошел в ванную, где, критически осмотрев свое отражение в зеркале, решил, что он еще вполне ничего: ни капли лишнего жира, мускулатура рельефная, на живот и намека нет, а седина мужчину еще никогда не портила.
Чтобы привести себя в норму, Гуров стал, как обычно, делать утреннюю зарядку, и вот настал черед гантелей. Мария, вышедшая из кухни с чашкой кофе в руках, смотрела на него и посмеивалась:
– Старый муж, грозный муж.
– Ну, не такой уж и старый, – добродушно проворчал Гуров.
Отложив гантели, он привычно подхватил жену на руки, и тут его пронзила такая резкая боль, что он застыл, а руки его дрогнули.
– Ну вот. А говорил, не старый! – насмешливо сказала Мария и соскользнула из его рук на пол.
Но тут она увидела побледневшее лицо мужа, его закрытые глаза и сцепленные зубы.
– Гуров… – испуганно прошептала она – таким она мужа еще никогда не видела. Он не отвечал, и Мария позвала громче: – Лев.
– Сейчас все пройдет, – с трудом выговорил тот.
Обхватив себя обеими руками за бока, он стоял, согнувшись пополам, и с трудом сдерживался, чтобы не застонать. Он не боялся самой боли – бывал ранен, и не раз, да и битым довольно сильно тоже бывал: его пугало то, что он не мог понять природу этой боли.
– Гуров! – скатываясь в истерику, заорала Мария. – Немедленно скажи, что с тобой! – И, не получив ответа, предположила: – Это сердце. Тебе нужно немедленно лечь.
Гуров понимал, что лечь ему действительно необходимо, но малейшее движение вызывало дикую боль, и он продолжал стоять, прислушиваясь к себе. Мария же металась по квартире в поисках валидола или нитроглицерина, но сообразив, что у них в доме такого никогда не водилось, а когда до нее наконец дошло, что занимается она заведомо бесполезным делом, побежала к соседям. Обычно она не переступала порог дома, не приведя себя в порядок – работа обязывала всегда выглядеть отлично, но сейчас ее это волновало в самую последнюю очередь. Пока ее не было – Гуров не хотел, чтобы она видела его таким ослабевшим, он потихоньку, постанывая сквозь намертво стиснутые зубы, добрался до кресла, скорчившись и по-прежнему обхватив себя руками, застыл.
