За мной следят. Будь
осторожна.
Я откладываю телефон и продолжаю
пить чай.
Макс не мог нас найти. Исключено. Я
все просчитала, концов не найти. Он там, далеко. Я в другой стране,
затерялась среди пестрой толпы
И все же, когда ставлю, чашку она
позорно дребезжит о блюдце, а перед глазами алыми буквами полыхает
сообщение от Саньки.
Руки мелко трясутся, и эта дрожь
поднимается по плечам, проходит вдоль ключиц и ныряет внутрь. Под
кожу, под ребра, прямиком в ошметки, оставшиеся от моего сердца. Во
рту становится сухо, и я залпом допиваю напиток, не обращая
внимания на то, что он обжигает нёбо.
Увы. Горячий чай не помогает
справится с ознобом, который постепенно охватывает все тело. По
коже паучьими лапами перебирает страх.
Я пытаюсь успокоиться, но рука сама
тянется к телефону, а взгляд раз за разом мечется по Сашкиному
посланию. Она наверняка ошиблась. Ей просто кажется. Слежки нет, и
повода для паники тоже.
И тем не менее в груди бухает все
сильнее.
Сама не замечаю, как хватаюсь за
край низенького, круглого стола. И только когда в палец вгрызается
острая заноза, прихожу в себя.
Глупости, беременная паранойя,
только и всего.
Макс в прошлом. Как и наша семья, и
наша фальшивая любовь. Все, что у меня осталось от него — это
маленький секрет под сердцем. Моя драгоценная тайна, о которой
бывший муж никогда не узнает.
Мне все-таки удается взять себя в
руки. Я прокручиваю в голове все события — ошибок не было. Я все
просчитала, Хвостов нет. Сашка тоже сработала чисто.
Он не найдет меня. Никогда. И
никогда не узнает, что я сделала. Как разрушила все, что ему было
дорого.
Никогда.
Расплачиваюсь за чай и выхожу из
крошечной забегаловки на узкую улочку Феса. Кругом уже привычный
бедлам. Люди снуют, как муравьи, тут же бредут нагруженные тюками
ослики, и чтобы не столкнуться с одним из них, я вжимаюсь в
стену.
Это место поражает хаосом и
пестротой, буйством ароматов и дикой какофонией звуков. На
хитросплетениях душных улочек легко затеряться, но трудно кого-то
найти.
Некоторое время я стою, просто
озираясь по сторонам. Двух-трехэтажные дома подступают так близко
друг к другу, что я могу коснуться ладонями противоположных стен.
Где-то над головой тревожно полощется на ветру стираное белье.
Никто не сможет меня тут найти.
Никто не ищет меня…
Я выхожу к району кожевников и
смешиваюсь с толпой возбужденных туристов. По каким-то жутким
лестницам, стиснутым обшарпанными стенами, мы поднимаемся на второй
этаж и прежде, чем пройти дальше, берем по веточке мяты, чтобы
перебить вонь.
Пахнет тут и правда жутко. Смесь
кожи, благовоний и красителей.
Туристы наблюдают за тем, как
местные топчут кожаные пласты в огромных каменных чанах, а мне не
интересно. Я уже видела это и равнодушна к сумкам, ремням и
кошелькам.
Я пришла сюда за другим.
Некоторое время я просто брожу,
задумчиво нюхая мяту, и делаю вид, что выбираю товары, а сама
смотрю по сторонам. И с каждой секундой дурные мысли давят все
сильнее. Тяжело бороться с паранойей, когда знаешь, что
натворила.
Мне даже начинает казаться, что не
только я наблюдаю, но и за мной наблюдают.
А этого не может быть.
Улучив момент, когда в душное
помещение вваливается большая группа туристов, я смещаюсь к
проходу.
Мимо меня два людских потока — один
внутрь, другой наружу. Меня задевают плечами, толкают и никто не
замечает, как в один прекрасный момент я ныряю под решетку,
увешанную сумками и тут же отступаю в тень.
Пячусь, в потемках веду пальцами по
шершавой штукатурке и, нащупав грубую кривую ручку, толкаю дверь.
Она низкая — даже мне с моим ростом, приходится пригнуться — и
выводит на трясущуюся металлическую лестницу без перил.
Я спускаюсь по ней боком, прилипнув
спиной к стене, и оказываюсь в таком узком проулке, что двум
широкоплечим мужчинам тут не разойтись. Дома стоят так близко, что
не хватает воздуха. Кажется, еще немного и своды сомкнутся,
раздавят меня. И собственные шаги, двоящиеся эхом, пугают до
дрожи.
