Никуда не денешься, придется ехать
Валька с Толиком прятались под лестницей. Сегодня они от нечего делать соревновались в меткости. Получилась ничья: одно стекло в подвальном окне разбил Валька, другое Толик. Трус Толик уверял, что Валька виноват больше, потому что разбил нижнее стекло, а оно больше. Их застукала дворничиха тетя Настя и уже нажаловалась Толиковой маме тетке Наташке. А тетка Наташка обещала все сказать Валькиной маме. И ребята решили посидеть под лестницей, пока мамы перестанут сердиться.
– Ребята! – раздался громкий шепот Валерки. – Тетя Лена идет!
– Отойди, – зашипели на него оба.
Дверь подъезда была открыта и придавлена к стене кирпичом. Из-под лестницы было видно крыльцо, одна из скамеек у крыльца и часть детской площадки с песочницей, качелями и шведской стенкой. Дом их старый, небольшой, который год сноса ожидает. Вот и детская площадка старая, и скамейка. На скамейке сидели две бабушки и четвертый муж Люсипы дядя Андрей, который глядел за своим сыном Егоркой, ковырявшимся в песке. Рядом с дядей Андреем уселся и Валерка.
– Ленка! – завопила тетка Наташка. – Ты своего хулигана окороти! Это что же творится, приехали тут в столицу из деревни, вселились в чужую квартиру неизвестно по какому праву, и еще гадят! Чему твой байстрюк моего сына учит! Лимита чертова! Нарожают уродов черт-те от кого!
По лестнице быстро спустилась Люсипа, но, выглянув, тут же укрылась за дверью. Шедшая за ней тетя Вера спросила: «Ты чё?» и получила ответ: «Блин, Валентина Карловна». Валька приуныл. Мама немного посердится и перестанет, а бабушка теперь весь вечер будет зудеть. И Люсипа не заступится за него, потому что боится бабушки не меньше чем Валька.
Тем временем тетка Наташка продолжала орать. И перешла уже на такие слова, которые Валька еще с садика знал, но говорить вслух решался только в чисто мужской компании: за них мама его не только бы отругала, но, пожалуй, и побила бы. Вот это тетка зря, мама и ее побить может.
– Ах, простите, – каким-то особенно вредным голосом перебила ее мама. – Несчастная я мать! Говорила я этому ребенку: водись только с детьми из интеллигентных семей. Вот Сергеевы: потомственные москвичи, мать – образец изящества и культуры: одета всегда идеально, речь как у филолога, манеры как у графини. И родила не от святого духа, а от законного супруга. Тоже из графьёв, черного слова не скажет, всё только «Pardon» и «Merci». И парфюм у него прям из Парижа. Недаром она мужа из мордовского Версаля выписала. А ребенок! Отличник учебы, задачки по математике как орешки щелкает, с гувернантками иностранные языки изучает. И еще юный друг милиции… то есть полиции. А Валька такой идеал с пути истинного сбивает!
Валька прыснул. Толик показал ему кулак. А что, правда, смешно. Толика на лето оставили по математике и по английскому. И на учет его поставили в комиссии по делам несовершеннолетних, когда взрослые ребята киоск «Роспечати» ломали, а он на стрёме стоял.
Люсипа все-таки не выдержала. Засмеялась тонким голоском и вышла на крыльцо. Услышав материн смех, Егорка завизжал, подражая ей. Смех Егорки оказался таким заразительным, что не выдержали и бабушки. Улыбнулся сыну даже молчаливый дядя Андрей.
Как ни странно, тетка Наташка замолчала. Наверное, не поняла, что мама сказала.
Мама с бабушкой поднялись на крыльцо, и мальчишки затаились. Тихим голосом мама что-то спросила у Люсипы, та стала отвечать, но вдруг мама перебила ее:
– Эй, злоумышленники, вылезайте! Валька, кому говорю, нечего под лестницей пыль собирать.
Валька вздохнул и вылез. Вслед за ним вышел и Толик. Люсипа подмигнула Вальке и, вынув из кармана фартука пакет, сунула им с Толиком по коржику. Толик тут же впился в него зубами. Валька знал, что Толику сегодня вряд ли доведется есть, поэтому свой коржик тоже отдал ему, хоть и жалко было: у Люсипы они всегда вкусные.
