«Марк Вяземский – самодовольный
кретин! Я его терпеть не могу!», – не торопясь, аккуратным почерком
вывела карандашом на бумаге Ева.
– Ты внимательно меня слушаешь? –
обратился к дочери Филипп Котов.
– Конечно, папочка, я слушаю тебя.
Ты говорил, что Марк возвращается домой, чтобы возглавить только
что открывшуюся компанию. Вот только не пойму, причем тут я?
– Я думал, тебе будет интересно это
узнать.
– Мне совсем, абсолютно, нисколько,
ничуть не интересуют его дела. Я считала, что и в твоей телефонной
книжке фамилия Вяземский значиться в черном списке.
Филипп почесал затылок и обвел
взглядом захламленную комнатушку, которую Ева гордо называла своей
мастерской. Он хотел бы сесть, но было не на что. Комната больше
напоминала склад макулатуры или сортировочный цех. Мужчина решил,
что лучше постоит, ведь в таком беспорядке можно было легко
испачкать его дорогой итальянский костюм.
– Ты все еще злишься на него? Прошло
столько лет. Пора бы забыть былые обиды, доченька.
Ева подозрительно прищурилась.
– Я бы с удовольствием, но мне это
ни к чему. Прошу, не напоминай мне о нем и так сегодня день был
тяжелый. Мои картины еще ни разу никто не купил, а я так надеялась
на это! Мне нечем платить за аренду мастерской.
Филипп с сомнением посмотрел на
дочь. То, чем занималась Ева, едва ли можно было назвать
творчеством. По его мнению, все эти ее чудаковатые картины больше
напоминали обычную детскую мазню. Но он никогда не критиковал свою
единственную своенравную, упрямую дочь, потому что делать это было
категорически нельзя. Ее творческая и ранимая душа питалась
исключительно позитивными эмоциями.
– Если честно, то я подумываю, а не
позвонить ли мне твоим деловым партнерам. Возможно, кто-то из них
заинтересуется моими картинами.
Филипп заволновался и чуть не
подвился слюной. Он закашлялся, придя в ужас от мысли, какую славу
ему принесут все эти неоновые карикатуры на холсте. Да его же
засмеют.
– В этом нет никакой необходимости.
Я могу дать тебе денег. Мы ведь вполне себе обеспеченные люди.
Ева покрутила карандаш в руке.
– Мне кажется, что ты забыл о моем
желании стать финансово независимой женщиной.
– Я не забыл. Просто решил напомнить
тебе о такой возможности.
– А еще, мне кажется, ты приехал
сюда исключительно по делам.
Филипп пальцами потер подбородок и
выдал истеричный смешок. Однако он разволновался, что его затея
провалится.
Меж тем его проницательная дочь с
интересом наблюдала агонию отца.
– Не проще сказать правду?
Конечно, проще сказать правду и
гордо выслушать все ее нападки, но он не мог уйти ни с чем.
– Ты ведь хотела персональную
выставку своих картин? – Филипп выдержал паузу для того, чтобы
оценить реакцию Евы. Убедившись, что она вся во внимании продолжил:
– Мы с Александром Вяземским готовы стать твоими спонсорами, так
сказать.
И без того большие глаза Евы от
удивления стали еще больше. Да что там, просто на лоб полезли.
– Ты меня разыгрываешь? – с надеждой
в голосе поинтересовалась Ева.
– Мы помирились.
Ева прыснула от смеха. Но потом
вдруг стала серьезной.
– Ты хочешь сказать, что после
многочисленных исков, пяти лет судебных тяжб и разбирательств,
после всевозможных оскорблений и обид, после, того как вы разорвали
все дружеские отношения и обвили друг друга врагами, вы вдруг
постигли дзен, а дзен постиг вас?
Щеки Филиппа стали красными, а Ева
осуждающе покачала головой.
– Разве не Александр назвал тебя
выскочкой и хитрованом, который ради денег готов лизать пятки кому
угодно, в том числе и ему самому?
– Он сказал все это со зла, о чем, я
уверен, теперь сожалеет.
– Вяземские никогда не сожалеют.
Никогда! Они получают удовольствие, когда оскорбляют, унижают и
подчиняют своей воли. Они упрямые, эгоистичные, грубые, злобные,
мстительные…
