Я вынырнула из темноты в чужеродное белое пространство, такое
яркое, что пришлось зажмуриться изо всех сил. Вслед за светом
пришла боль. Ужасная, разящая, тяжёлая головная боль. Невозможно
молчать, когда испытываешь такое, и я разомкнула губы, готовая
кричать, но услышала только слабый хрип.
Моё сипение переросло в стон, стон возрос до вопля, и вот я
закричала, держась за голову, цепляясь за волосы; меня кто-то
схватил за запястья, и я услышала через толщу затопившей меня
боли:
– Госпожа, отпустите! Отпустите свои волосы, вы их вырвете!
Не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда тебе так
больно!
Перед глазами пронеслись последние мгновения, которые я
запомнила: больница, запах подступающей смерти, удушающий кашель,
отчаянный писк аппаратов. Суета медсестёр, крик врача: «кто принёс
сюда цветы?!»
И яд, растекающийся по венам, по жилам, по моей истерзанной
душе. Кто принёс лилии, на которые у меня сильнейшая аллергия? Кто
принёс красивый, смертоносный белый яд на тонких стеблях, человеку,
умирающему от рака, находящемуся на грани жизни и смерти?
Красивая улыбчивая девушка с моим кольцом на пальце. Любовница…
моего мужа.
Как же больно. Я уже не кричала, а выла и всхлипывала. Теперь
болела не голова, а сердце. Из глаз градом катились слёзы, и их
тепло грело щёки, чтобы потом обжечь холодом. Я выжила, но я
уничтожена. Мне скоро умирать, лёжа в паллиативном отделении, но
раньше я хотя бы могла представить, что ухожу кем-то любимая.
– Госпожа, что с вами? Вам больно? О святые небеса! Помогите
девочке…
Я плакала, как ребёнок. Постаревшая за один год, превратившаяся
из тридцатилетней женщины в живую мумию, изрытую раковыми
метастазами, я забыла, как надо плакать – но теперь могла выплакать
всю боль от и до. Голова больше не болела, но как же мне было жаль
себя, я не могла остановиться.
Мне было всё равно, что подумают окружающие. Скоро меня не
станет, и обо мне будет напоминать только надгробный камень и папка
в архивах больницы, так что какая разница, если я выставлю себя
истеричкой перед врачами, медсёстрами и этой женщиной?..
Которая.. меня обнимала?
Я запоздало поняла, что медсёстры так не делают. Или она
новенькая и очень впечатлительная? Может, её так сильно напугали
мои крики и плач, что медицинская хладнокровность ей отказала?
Большие тёплые ладони гладили меня по волосам. Она что-то
говорила, когда я кричала, но тогда мне всё казалось ерундой, в
ушах звенело от боли. А теперь я понимаю, что это в самом деле была
какая-то ерунда. Какая я ей госпожа? Или девочка? Она точно не
медсестра!
Я отчаянно шмыгала носом, пытаясь отдышаться, и открыла глаза.
Тёплый жёлтый свет сначала залил всё вокруг, как бывает, когда
слишком привыкаешь к темноте. Вытирая глаза, я смаргивала слёзы,
душевная боль отошла на второй план, пока на первый вышло
недоумение.
Это… комната?
– Вы успокоились? Что с вами было, милая госпожа? – ласково, как
ребёнка, спросила женщина, и я повернулась к ней, всё ещё находясь
в её объятиях. Свет ещё слепил, но, проморгавшись, я увидела перед
собой круглое доброе лицо женщины. Она смотрела очень встревоженно,
нахмурив брови, а потом отпустила меня и быстро заправила под свой
голубой чепец выбившиеся пряди волос.
Слегка ошалев, я решила, что она выглядит прямо как какая-нибудь
английская няня из девятнадцатого века.
– Госпожа, вы меня слышите? – она прижала ладонь к моей щеке,
потом ко лбу, и я дёрнулась назад от прикосновения. Это получилось
само по себе – я просто не могла давать себя спокойно трогать
какой-то незнакомой женщине в странном наряде в неизвестном месте,
не понимая, что здесь происходит! Но на моё движение женщина только
больше нахмурилась и теперь нервно комкала ажурный воротник
старомодного платья.
