***
Он все на свете сделать мог —
заезжий фокусник из цирка.
Он превращал часы в цветок,
в бумаге исчезала дырка.
Конферансье бледнел, как мел,
в кармане находя касторку.
И я ладоней не жалел,
изнемогая от восторга.
Но меркли эти чудеса
на улице, где небо ало,
где, как тугие паруса,
афиши ветром раздувало.
Там, белой дымкой скрыв дома,
на клумбы и на кучи щебня
неслышно падала зима,
и не было её волшебней.
* * *
Я знал, что всё когда-то надоест:
и жизни смысл, и фон – сплошная серость.
Не помогала перемена мест,
не помогала чинная оседлость.
Я безвозвратно что-то потерял
в безумной спешке, в показушной сшибке.
Ошибок прежних я не повторял —
я просто делал новые ошибки.
Порой непостижимые уму,
возможно, сотворЁнные невинно,
и выход я ищу не потому,
что выхода по-прежнему не видно.
А потому, что маетно опять,
когда подует влажный ветер с юга.
Когда душа не знает, что искать,
тот поиск станет гонкою по кругу.
Кто объяснит, в чём этот тайный смысл?
Молчат гадалки, не поют сирены.
И смысла нет. И отступает мысль
перед великим хаосом Вселенной.
* * *
Как очутиться снова в стране
ветрениц-недотрог?
Тропку б найти в том мире, где нет
больше укромных троп.
Там где сутулые плечи скал,
вислые ветки ив…
Эту страну я всю жизнь искал —
мой неземной наив.
Там буду счастлив и одинок и
ничей протеже,
там от судьбы получить пинок
я не смогу уже.
И не покажется мне странней,
чем этот сон шальной,
если я верю этой стране —
той, что всегда со мной.
* * *
Это всё из памяти вынь,
позабудь, довольно потерь,
осторожный шорох листвы —
так крадётся лунная тень.
Эту морось — мелкий кунжут…
Стороной, прошу, обойди
осторожный шорох минут,
затянувшийся, как дожди.
От грозы обнажился лёсс,
хмарь накатывает с утра…
Обойдёмся давай без слёз:
в долгих проводах — боль утрат.
Но прошедшего не вернёшь,
хоть оно, сотворив кульбит,
нескончаемое, как дождь,
острым клювом меня долбит.
И не спрятаться под плащом,
не зарыться зимой в снегу,
даже если буду прощён,
даже если себе солгу.
* * *
Нет, не синоптик держит этот пульт.
Вновь свора гроз меня встречает лаем.
Какой-то бес вселяется в июль —
как шизофреник, он неуправляем.
Всеобщий стресс, мистический испуг,
какая-то вселенская морока,
он давит, словно грузовик, толпу,
военные суля перевороты.
И где тут правда, где зарыта ложь?
И солнце светит, как со дна колодца,
но, вероятно, очищенья дождь
без молнии и грома не прольётся.
* * *
Мы мыслим доскрипеть до будущей весны.
Бессмертия не ждём. Но есть всему основа:
круговорот во всём. Конечна жизнь звезды.
У жизни нет конца – она возникнет снова.
Пусть в мире только тьмы холодный антрацит,
но, верь, произойдёт какой-то странный казус.
И снова грянет взрыв. Настанет новый цикл,
исканий и потерь – он побеждает хаос.
И ты себя за то напрасно не суди,
что краток твой приход – по сути, он мгновенный.
Ты слышишь этот звук? Ты слышишь, как в груди
звучит победный гимн ликующей Вселенной?
Перекрёсток эпох
* * *
На колпаке шута звенели бубенцы.
Кривлялся он и пел – уродство не помеха.
И, как кули с мукой, вельможи и купцы
валились под столы и корчились от смеха.
А шут торжествовал. Он знал прекрасно роль.
Смотрел, разинув рты, народ, не поняв толком,
кто шут, а кто король. Не знал и сам король.
Смеялся он – и всё. Смеялся он — и только.
* * *
Наверно, это нас совсем не красит,
но нам жалеть об этом было рано:
любили мы, увы, не одноклассниц,
а королев широкого экрана.
И спорили мы, то и дело ссорясь,
кого воспринимаем в идеале:
Софи Лорен или Лолиту Торрес,
Брижит Бордо, а может, Кардинале.
Они сожгли советскую унылость,
не ведая об этой страшной силе,
и Гурченко в подмётки не годилась
красавицам, которые курили.