Меж Степной Землей да Копями Соляными,
Под облаками, взбитыми в снежную перину,
Раскинулись Земли Лесные,
О старых богах забытые…
Из песни юродивого, объявившегося на
выставе на исходе поры льда и снега.
Пролог.
Весенняя ночь таяла.
Зарница, занявшаяся всего с полгодины назад, пылала во весь небосвод. Алела, распускаясь подобно купальскому первоцвету, и все так же торопила: часу немного.
Высокий терем о просторной горнице раскрывал резные ставни. И в них, ставнях этих, с зарею пробирались первые лучи солнца. Скользили по широким лавкам, густо украшенным шитьем обережным, да осторожно касались ложа. Ластились.
– Гляди, – тот, что держал солнечный блик, был нарочито весел, – помнишь сказ старый? Будто бы кто поймает первый луч солнца…
– …и сам день оседлает, – закончил тонкий голос. Нежный. – Помню. Мне все так матка говорила…
Полюбок ловит шустрыми пальцами юркий световой блик и озорно улыбается нареченной, стараясь заглушить страх – что в ней, что в себе самом.
– Тревожишься? Не нужно.
Розовые губы молчат. И лицо девичье, до того спокойное, покрывается тенью.
Его невеста боится. Разумеет: зарница эта – лишь начало всего. А ей так хочется, чтобы час остановился в светлой горнице, где на весь мир – одни они. Но час торопится, озаряя пространство золотистыми всполохами, и тогда она вздыхает: с Симарглом не договориться о земном…
Она прикрывает наготу девичьего тела тяжелым покрывалом, что украшено шитьем из нитей живых. И оставляет на полюбке вытканный знак, который вышивала для него:
– Бережа, – диковинный символ словно бы напитывается алыми лучами, становясь теплее. И та, что лежит нагой в его объятьях, теснее жмется к телу. Вглядывается в темного колеру глаза, касаясь нежно губ:
– Ночь уходит. И мне пора…
– Не торопись, – шепот-касание, – мы ж сговорены…
– Тайно, – противится девка, – не перед людьми.
– Перед богами старыми важнее! – Нареченный приподнимается на локте, осторожно снимая русую прядь со щеки, и тут же целует – в губы. – Людей обмануть можно, небожителей – нет.
– Тише! – Девка вскакивает и оборачивается по сторонам. – Вдруг Она услышит!
– Мы далеко, на околице. В тереме, мореный дуб которого тяжел, а стены – прочны. Мужик, что ставил избу, древними рунами дерево живое обкладывал: говорил, чары охоронные таятся по углам. Сохранят они от глаза дурного, силу заняв у самих богов старых. Укроют…
– Услышит! – Не соглашается девка. – И покарает! – Ладонь касается осторожно щеки нареченного, проводя тонкими пальцами по скуле вниз и обратно. Снова, снова, снова… Остановиться бы. – Ты и так не в почете!..
Она боится сказать в голос все, что тревожит душу, и успокаивается, понимая: меж ними слова уж не нужны. Вздох-молчание. И оба разумеют: не только над ними – над самим Камнеградским Княжеством черной тучей висит опасность.
– Не думай, – просит нареченный. Обнимает.
Касается нежно родимого пятна, что у самой шеи. Поднимается выше – снова к губам. И тогда зарница блекнет под напором чувства, потому как ни она, ни та, которую так боятся полюбки, не властны над ними.
Все ж таки час останавливается, покорный воле людской. И лишь они – двое – существуют друг подле друга. Нареченный шепчет:
– Ты должна уйти. Ненадолго: до дня, как все скончится. С батькой твоим я поговорил, он отпустит. И искать не станет, пока сама не найдешь. Ты же – девкой простой в села просись. Не говори никому, откуда. Марой зовись, не раскрывай людям имени другого, перед небожителями данного. И про род свой молчи. Про отца, воеводство. Жди! А с первыми вестями определяйся. Коль удастся мне задуманное – воротись. Этим же летом шлюб справим. Если ж погибну…
– Тише! – Пугается та, что Марой зваться станет. – Тише!
