Посвящается жителям Смоленска
Стояла осень 1605 года. В один из сухих и светлых сентябрьских дней, когда листва только-только начинает золотиться, в дом знаменитого краковского палача постучали.
Палач сплюнул и, застучав деревянными башмаками, легкой, чуть пружинящей походкой пошел к двери. Приоткрыл окошко. На него смотрели блеклые, подернутые нездоровой пленкой глаза городского бродяги.
– Зачем ты пришел, Рафал?
– Я думаю, нам пора разрешить наш давний спор, дядя. – Щека, изъеденная оспой, еле заметно дернулась.
– Нет, Рафал, я же тебе сказал: нет.
– Мы могли бы работать вместе. А так – жаль! Почему ты одному племяннику дал все, а другого вышвырнул, точно шелудивого пса?
– Ты сам знаешь. Я не могу доверять тому, кто ненавидит меня!
– Жаль. Я бы мог с тобой кое-чем поделиться, дядя.
– Убирайся, Кобин. Ты проиграл однажды. Проиграешь и сейчас. Мне достаточно моих знаний, большего, думаю, уже не нужно.
– Ты думаешь, легко сидеть в захолустье и только и делать, что бить кнутом провинившихся крестьян? Я скучаю по настоящей работе. Давай работать вместе. В противном случае!..
– Что в противном случае, Рафал? Мэр города меня утвердил на это место. И я отсюда не уйду. Делиться с тобой я тоже не собираюсь.
– Ладно. Чиновники не должны вмешиваться в нашу жизнь, дядя. Давай выясним это так, как выясняли до нас люди нашей профессии. Как поживает твой цвайхандер?
– Мой цвайхандер?… – Краковский палач бросил взгляд на висевший на стене двуручный меч. – Мой цвайхандер отлично поживает.
– О, ты не знаешь, что такое вырезать коленные чашечки, дядя! Я вырежу их тебе и постараюсь сделать это до того, как ты испустишь дух! – Рафал Кобин растянул губы в жуткой улыбке, показывая желтые, наполовину сгнившие зубы.
– Смешон ты в своей гордыне, Рафал!
– Жду тебя сегодня ровно в полночь на пустыре за Восточными воротами. Не будем нарушать традицию и встретимся там, где испокон веку проводились поединки между людьми нашего круга. – После этих слов Кобин усмехнулся и зашагал прочь.
* * *
– Дед, ну давай дальше!
– Я тебе только и делаю, что даю… Не перебивай, так боле услышишь. Когда-то в стародавние времена жил-был пресветлый князь наш Владимир Красно Солнышко.
– Он у тебя то разоритель, то пресветлый?! Сам же говорил, мол, волховников со свету стравливал! – Оладша шмыгнул носом.
– А ты, говорю тебе, не перебивай! – Старый Ульян поправил тесьму на седых волосах.
– Ладно. Не буду! Все одно – не складается!
– Помолчи ужо, так и складется. Нраву князь наш пресветлый был иной раз дикого, и по его жестокому указанию много людей погибло. Врагов побивал без пощады и своих не больно жалел, ежли чего… А Смоленск во ту пору, когда Русь по низовью Днепра крестилась, долго еще оставался языческим. Послал Красно Солнышко одного славного витязя с дружиной, чтобы те, значит, город наш тоже окрестили. Да не больно просто у них все это вышло, потому как жила здесь одна красавица красы неписаной – Марья Белая Лебедь. Ну витязь наш, Михайло Потока, и влюбился, да так крепко, что позабыл и зачем приехал.
– А езычики тож, значит, красивые! А тетка Матрена про них говорит такое, дескать, с хвостами они были да некоторые ажно с копытами!
– Ну не егоза ли тараканья! – Ульян легонько шлепнул сухой ладонью внука по загривку. – Ты будешь слушать, али как?
– Да эт я так. Все ж много непонятного. Дед, давай дальше-то.
– Ты посиди на месте-то да не дергай сказ мой. Ну, на чем я там?… А, вот… Влюбился витязь Михаил в Марью Белую Лебедь. А та ему и говорит, мол, пойду за тебя, но только дай мне слово, что ежли я раньше тебя умру да на тот свет отправлюсь, то ты тоже со мной в курган-могилу лягешь, а коли тебе черед первым умереть, то я за тобой в землю спущуся. На том поклялися друг другу да в скорости и свадьбу сыграли.
