12.03
Суббота, 1 ноября 2008 г.
Говорят, любовь и ненависть – две стороны одной медали. Можно ненавидеть того, кого любишь, и любить того, кого ненавидишь, – и все такое.
Ох, ну не знаю, эмоции – штука сложная.
И все-таки через миг я жалею о содеянном.
Кажется, я минуты три задерживала дыхание, и в то же время оно будто гонку с пульсом устроило – кто быстрее. А на финишной черте меня, судя по всему, ждет самовозгорание от стыда. Мой поступок вызывает чувство вины и ужаса.
Пятнадцатилетней девчонке не стоит такое делать.
В самый разгар субботы большинство моих ровесниц бродят по городу, хихикают при виде мальчиков, которые им нравятся, примеряют вызывающие наряды и пробуют яркий макияж. Правда, я никогда не относилась к большинству, потому и оказалась сегодня здесь…
Собралась уже целая толпа, всем интересно узнать, из-за чего такая суматоха. Я яростно дергаю тонкую черную резинку для волос, которую постоянно ношу на запястье. Всегда делаю так, когда нервничаю.
К месту подъехали три полицейские машины, прямо как в кино, с визгом покрышек. Странно – никаких сирен, лишь гипнотизирующее море ярко-синих огоньков, мигающих под усиленные рациями команды и злобные, отчаянные крики.
Затем все немного успокоилось.
Я не могу пошевелиться.
Что же я наделала?
Я ждала, что почувствую легкость, свободу. И отмщение – блюдо, которое, как говорят, нужно подавать холодным.
Однако я онемела, полностью поглощенная гигантским масштабом ситуации.
Вот оно. Диким, непреодолимым потоком меня накрыло чувство вины. Настоящее цунами из стыда и подлинной никчемности понесло мое тело вперед, чтобы разбить о скалы ненависти к самой себе.
Хуже всего то, что мне следовало бы по-прежнему ненавидеть его, но я не могу. Ощущать удовлетворение от мести, но ничего такого не ощущаю.
Как я и сказала, с эмоциями все сложно.
Черт возьми, Аманда Слейдер… что ты натворила?
– Все эти ваши стипендии, мисс Бентли, оно, конечно, прекрасно, хотя их всегда ведь дают людям вроде вас?
Не ожидала, что беседа начнется с такого вопроса.
Я думала, спросят: «Почему вы хотите стать барристером?» или «Чем вас привлекает работа в нашей адвокатской конторе?», но только не это.
Я не знаю, как реагировать, и поэтому молчу. Будь я нормальным человеком, щелкнула бы их по мочкам ушей за подобную грубость, однако так поступать нельзя по двум причинам. Во-первых, я лишусь какого бы то ни было шанса получить стажировку в качестве младшего барристера. Во-вторых, все знают, что на таких собеседованиях иногда присутствует «плохой полицейский» – видимо, как раз он мне и достался. Надо действовать осторожно и не закатывать истерики подобно озлобленному лидеру рабочего класса.
Задав вопрос, собеседник с презрением смотрит на мои длинные, почти безжизненно высветленные волосы. Вероятно, полагает, что я попала сюда только благодаря своему происхождению (и еще внешности). Пять пар глаз впиваются в меня, дожидаясь ответа.
– Людям вроде меня?
– Ну, сказать честно, у вас не самое обычное происхождение для среднестатистического барристера… – замечает он.
– Смотря что для вас значит «обычный». Да и кому вообще хочется, чтобы его считали среднестатистическим?
Черт. Слишком дерзко.
Остальные члены коллегии ухмыляются и что-то записывают. Одному богу известно, что они там накалякали.
Перестань, Аманда.
– Могу заверить вас, что я усердно трудилась ради этих стипендий. Прошла тщательный отбор в коллегиях, не менее строгих, чем ваша, и не сомневаюсь, что меня выбрали по заслугам, а не благодаря моему «происхождению».
– Что ж, очень хорошо, – коротко отзывается мистер Грубиян, не поднимая глаз. Судя по его раздраженному тону, он не прочь высказаться подробнее, однако время поджимает.
