Вместо предисловия. Табель о рангах, рожденная облаками
Поэзия канси никогда не попадала в сферу моих интересов, как я теперь понимаю, из-за когда-то принятого мною без какого-либо критического анализа или осмысления расхожего мнения (а ходит, точнее, ходило это мнение в основном в кругах историков-востоковедов), что «реальной художественной ценности ни один из сборников (канси) конца VIII – начала IX века не имеет».
Такой вывод был сделан многими исследователями (возможно, самостоятельно, возможно, они просто занимали общепринятую – в основном в работах, в том числе и японских авторов, по большей части именно историков – позицию) в отношении ранней поэзии канси. Отдавая дань уважения только лишь произведениям Кукая да императора Саги, при этом сосредотачивали все свое внимание на поэзии Сугавары Митидзанэ, признавая за ним и творческую самобытность, и высочайший технический уровень произведений на китайском языке.
Согласитесь, такое отношение профессионалов-переводчиков, специалистов по древнеяпонской и китайской литературе может отбить всякое желание потратить свое личное время, предназначенное для занятий тем, что тебе действительно интересно, а не тем, что ты должен делать, на чтение таких стихов в оригинале.
Пренебрежительным отношением к этим сборникам отмечены и отдельные публикации наших отечественных столпов – основоположников исследований раннего Средневековья Японии в эпоху Хэйан (VIII – начало IX в.). Хотя в той или иной степени и смягченные литературными оборотами, достаточно скептические высказывания о поэтическом «уровне мастерства» и «творческом полете мысли» авторов антологий имеются в монографиях Владислава Никаноровича Горегляда, Александра Николаевича Мещерякова, Максима Васильевича Грачева. Пожалуй, наиболее сдержанны в своих критических высказываниях японист, поэт и переводчик Александр Аркадьевич Долин, историк Андрей Григорьевич Фесюн. А филолог-японист Мария Владимировна Торопыгина отмечает структурную преемственность китайских антологий, антологий канси и первого императорского собрания поэзии танка (вака) «Кокинсю».
Биографий поэтов того времени, чьи стихи включены в три императорские антологии канси, тоже не так уж и много: императоры, Кукай, ещё пять-шесть чиновников высокого ранга (у каждого третьего такого чиновника фамилия Фудзивара) – не за что, что называется, «глазу зацепиться». А для меня как для читателя очень нужна такая «прелюдия» к стихам. Жизнеописание позволяет соотнести, в какой временной период было создано то или иное произведение, возможно, даже определить, по какому конкретному поводу оно было написано, какие аллюзии содержит на исторических персонажей или современников, какие события личной или «служилой» жизни вызвали необходимость написания стихотворения.
В этой связи, конечно, работа Сергея Александровича Торопцева, посвященная странствию по жизни Ли Бая, вне всякого сомнения, заслуживает уважения именно как материал для воссоздания историко-культурного контекста произведений поэта (о самих его переводах говорится в первой части данного эссе).
Поэтому всегда важен исходный момент возникновения интереса, когда тебе становится не все равно, что за автор создал это произведение и почему оно включено в сборник, который долгое время не привлекал внимания ни одного корифея-переводчика.
В моем случае виновником возникновения интереса к канси можно назвать Степана Алексеевича Родина и его работу «Антология «Кайфусо»: история, политика (курсив мой) и поэтика». Это было – оно! Точнее – «о, да!»
Конечно, до этого к вопросу о «политическом» в поэзии канси обращалась ещё Татьяна Иосифовна Бреславец. В своей монографии «Очерки японской поэзии IX-XVII веков», на мой взгляд рядового любознательного читателя, она дала, хоть и краткую, но самую достоверную характеристику всех трех императорских антологий канси.
