Он уже не первый раз оказывался здесь. Он знал эту землю. Этот мир. И это был ЕГО мир. Он, что называется, был родом отсюда. Ведь у каждого есть своя родина. Не только страна, где ты родился, не только любимый город, который ты знаешь и, конечно же, любишь с детства, с первого вздоха, с первого взгляда, но и вот такое маленькое, известное только тебе местечко, откуда родом твоя душа. Это истинная родина. По ней всегда скучаешь, всегда ищешь ее, а воспоминания о ней рождают тупую боль в сердце…
От земли поднимался сизой дымкой туман, рассветный прозрачно-голубой воздух пах росой, свежестью и соком трав. А еще лесом, скрытым сейчас за пеленой тумана. Он шел по тропе, растрескавшаяся земля шуршала под ногами, будто жаловалась, что кто-то так бесцеремонно нарушает ее покой, будит ее в этот ранний час. Он направлялся к замку, громада которого огромным черным силуэтом возвышалась на холме.
Древность камня, серость истории, память крови. Пустые бойницы, щербатые лестницы, темнота залов, холод неразожженного очага. Молчание башен, молчание стен. Арки, стремящиеся ввысь, камни, тянущие вниз. Призраки ветра, призраки сна. Кажется, что стоит лишь повернуть за угол, выйти на галерею… И звон металла о металл, и предсмертный крик, и женский плач, и слова последнего проклятья. Все здесь, все живо, все заковано навечно в серые глыбы стен. И зов громкий, протяжный, неслышный уху, но тянущий сердце. Стремление, путь, заветная звездочка, что светит из маленького окна наверху сторожевой башни.
Он слышал этот зов, он шел, повинуясь ему. Но не вверх, на галерею, где обычно встречал ту, ради которой так часто сюда приходил, а вниз. В темноту и сырость подвалов, в яму подземелья, придавленную сверху всей громадой замка.
Здесь, как ни странно, не было сырости, не было того ужасного подземельного запаха, не было глухой давящей тьмы. Где-то впереди горели свечи. Где-то там, в лабиринте каменных вен, была она. И она ждала его. Он торопился, он практически бежал, не разбирая дороги, потому что все это ему не нравилось, заставляло волноваться, тревожиться, предвещало что-то неладное.
Наконец он выскочил в какой-то сумеречный зал, освещенный со всех сторон мечущимся пламенем свечей. Это было круглое помещение. Четыре входа, как четыре черных стража ритуального круга. Алтарный камень посередине. Мрачный и холодный, оживленный только ее присутствием. И она лежала на этом камне. Приготовленная в жертву. Легкое белое платьице разметалось паутинкой по глади камня, локоны ниспадали с его острых граней. Она лежала, почти не дыша, закрыв глаза, повернув лицо в его сторону. И улыбалась какой-то потусторонней застывшей улыбкой.
Он знал, что надо разбудить ее, поднять с этого камня, унести прочь. Надо вместе бежать отсюда, пока не поздно. Он знал, что опасность уже совсем рядом. Что кто-то темный, пленивший ее, уже подбирается к ним.
Он шагнул вперед, протянул руку, собираясь тронуть ее плечо…
Все исчезло. Как всегда. Быстро и неумолимо. Оставив в душе боль, обиду и отчаяние. Алек вскочил с постели, протирая глаза. Сердце продолжало бешено колотиться в груди, чувство близкой опасности так и не покинуло его. Но сделать он уже ничего не мог. Как всегда.
Алек глянул в окно. На улице вовсю бушевал поздний цветной, но знойный август. Солнце светило ярко, будило, гнало из дому. По внутренним часам он определил, что ужасно опаздывает. А может, это безумное увядание лета показалось ему чуть ярче обычного, или что-то еще неуловимо изменилось вокруг, но он четко был уверен, что опаздывает на работу.
Часы на дисплее сотового показывали начало одиннадцатого. Это было уже через край. Алек бросился звонить в «Бюро», надеясь, что на работе нет ничего срочного и совсем-совсем аврального и Елена не проклянет его в трубку сразу, как только услышит его голос.
