Замошье

Весь август с Петрова дня держалась мокрая жара, травы никак не могли отцвести, а маслята и волнушки в березняке сгнивали, не успев появиться на свет. Зато в сентябре, когда все: и дачники, и деревенские – кинулись на мох за ягодой, в низовом бору высыпало видимо-невидимо лубянок и толстых слизких серух. И хотя Настя знала, что внучка с мужем не сегодня-завтра прикатят забирать клюкву, но всё же отправилась в сосняк. Жить зиму чем-то надо, а кадка, в которой обычно солились грибы, с самой весны сохнет кверху дном в клетушке.

Идти в сосняк тем же путём, что и на мох: полем мимо огородов, а потом через ивовые заросли по дороге, пробитой трактором. Так просто через иву не пройдёшь – кусты переплелись и стали стеной. Сейчас стена поднималась сухая, безлистная и просматривалась насквозь. Кусты погибли летом, после того как полный день кружил над полями самолёт, поливая их сверху какой-то пакостью. Лётчик попался нежадный – досталось и огородам, и ивняку по ту сторону поля. Огороды оклемались, картошка выбросила новую ботву и пошла в рост. Лишь у дачников (свои баловством не занимаются) сгорел горох на грядках. А вот ивняк засох, стоял чёрный и хрусткий. После зимы выгонят в поле коров, Ванька-пастух по бездельной привычке начнёт палить сухую траву, с нею заполыхают мёртвые кусты, а там и лес возьмётся негасимым низовым пожаром. Потом на пожарище явится вездесущая ивовая поросль, и через несколько лет всё станет по-старому, только леса будет меньше, а ивы больше. Дело знакомое, так уже бывало.

Налитая водой тракторная колея выходила к лесу и обрывалась. Дальше машине пути нет, трактористы, собравшись за ягодами, оставляли здесь трактора и шли своими ногами. Тропа на мох уводила прямо. Настя сошла вправо, где в черничном кочкарнике приглядела грибные места.

Жёлтая лубянка, каждая побольше блюдца, гриб спорый и чистый. Червь её портит редко, боится белого сока. Попадались и подберёзовики с чёрной головой и синеющей мякотью. Их Настя тоже брала – сушить. А то Леночка приедет, спросит ведь сушёных грибков. Скоро набирка оказалась полна. Настя присела на поваленную соснину, переложить грибы в заплечный короб.

Сзади захрустели под тяжёлыми сапогами ветки. Нюрка, соседка и дальняя свойственница, перешагнула через соснину и уселась рядом с Настей.

– Ага, – гулким басом сказала она, – а я-то гадаю, кто все грибы обломал…

– Лес большой, – отозвалась Настя. – Всё не оберёшь.

– Не говори, – прогудела Нюрка, – повадилось народу…

Она развязала мешок, принялась быстро перекладывать грибы. Берестяная набирка была у Нюрки чуть не с ведро и короб вдвое побольше Настиного. За глаза Нюрку звали Хап-бабой. Она была чуть не самой молодой в деревне, всего год как вышла на пенсию, и единственная держала справное хозяйство. Остальные по старости и одиночеству уже не могли исполнять всех работ.

– Комарья-то сколько, – ворчала Нюрка, на секунду распрямляясь и отмахиваясь рукой. – Когда они только пропадут, ироды? Сентябрь уже.

– А вот будет январь, так и пропадут, – подзудила Настя.

– Ну тебя, – обиделась Нюрка. – Как ты их только терпишь? Так и вьются над тобой.

– Пусть вьются. Они меня не кусают. Покружат и улетят.

– Ври-и-и!.. – протянула Нюрка. – Вон на лбу сидит, как нажрался.

Настя провела ладонью по лицу, с лёгким удивлением глянула на окровенившиеся пальцы.

– Значит, ему надо, – сказала она.

– Коли надо, зачем раздавила-то?

– А чтобы не хапал больше, чем унесть может.

Нюрка поняла насмешку, сердито засопела, отбросила в сторону последний гриб – смявшийся старый подберёзовик с мокреющей губкой, по которой уже ползали жёлтые черви, затянула мешок и поднялась.

– Гляди, Наська, – пробасила она, – доегозишься. Семьдесят лет бабе, а дурная, ровно девчонка.