Записки Мальте Лауридса Бригге
Роман – переживание темы разобщенности людей, холода цивилизации. Напряженное восприятие этих явлений нашло свое отражение в написанном в форме дневников романе Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге» с его отчаянием индивидуума перед лицом неизбежной смерти, раздумьями над самоубийством как выходом из «пограничной ситуации». Но осознание человеческого одиночества помогает глубже принимать бытие.
Этот роман – ни что иное как космический гимн человеку всех времен, когда топография времени и пространства преображаются, становясь изнанкой воздуха, воплощением душевного, внутреннего мира, переворачивая понятия верха и низа, земного и небесного.
| Жанры: | Классическая проза, Литература 20 века, Зарубежная классика |
| Цикл: | Не является частью цикла |
| Год публикации: | 1988 |
Читать онлайн Записки Мальте Лауридса Бригге
11 сентября, rue Touiller [1]
Сюда, значит, приезжают, чтоб жить, я-то думал, здесь умирают. Я выходил. Я видел: больницы. Видел человека, Который закачался, упал. Его обступили, я был избавлен от остального. Видел беременную. Она тяжко брелавдоль высокой теплой стены и все ощупывала ее, как проверяла, не делась ли куда-то стена. Нет, стена никуда не делась. А за нею? Я сверился с планом: Maison d'Accouchement [2]. Хорошо. Ей помогут разродиться, там это умеют. Дальше – rue Saint-Jacques [3], высокое здание под куполом. В плане – Val-de-grаce, Hоpital militaire [4]. Мне, собственно, это было незачем знать, впрочем, не помешает. Улица стала вонять. Воняло, насколько я мог различить, йодоформом, чадом от жареной картошки и страхом. Летом воняют все города. Потом я увидел дом, странно слепой, как в бельмах, в плане он не значился, но я разобрал над дверьми: Asyle de nuit [5]. У входа были цены. Я прочел. Сходные цены.
Что еще? Ребенок в коляске. Опухший, зеленый, на лбу четкая сыпь, она, видно, уже подживала, ему было не больно. Ребенок спал, рот был разинут, вдыхал йодоформ, чад картошки и страх. Вот так-то. Главное, что живешь. Это главное.
Никак не могу отучиться спать с открытым окном. Судорожный дребезг трамвая насквозь пробивает комнату. Надо мной проносятся автомобили. Хлопает дверь. Где-то разбилось со звоном стекло, большие осколки хохочут, хихикают мелкие, я все это слышу. Потом вдруг – сдержанней, глуше – шум с другой стороны, где-то в доме, внутри. Кто-то идет по лестнице. Идет, идет – без конца. Уже тут, давно уже тут. И – мимо. И снова улица. Визжит девушка: «Ah, tais-toi, je ne veux plus» [6]. Вверх летит звон трамвая, над всем, сквозь все, прочь, прочь. Кричит кто-то. Бегут, обгоняют друг друга. Собака лает. Какое облегченье – собака! Под утро даже поет петух – невыразимая благодать. Потом, вдруг, я засыпаю.
Это шумы. Но есть кое-что страшнее шумов – тишина. Я думаю, во время большого пожара наступает такой мучительный миг: водяные струи опадают, уже не карабкаются вверх пожарные, все замирает. Медленно рушится сверху черный карниз, и всей стеной, схваченной огнем, дом кренится – беззвучно. Все стоит, застыв, сжавшись, ждет страшного удара. Вот такая тут тишина.
Я учусь видеть. Не знаю, отчего это так, но все теперь глубже в меня западает, не оседает там, где прежде вязло во мне. Во мне есть глубина, о которой я не подозревал. Все теперь уходит туда. И уж что там творится – не знаю.
Сегодня писал письмо и вдруг сообразил, что ведь я здесь всего три недели. Три недели в другом месте, в деревне например, промелькнули бы как один день, здесь это целая вечность. И не буду я больше писать писем. Зачем сообщать кому-то, что я меняюсь? Если я меняюсь, я уже не тот, кем был, я уже кто-то другой, и, стало быть, у меня нет знакомых. А чужим людям, людям, которые не знают меня, я писать не могу.
Я говорил уже? Я учусь видеть. Да, начинаю. Пока еще дело идет неважно. Но я учусь.
Например, прежде мне не приходило в голову, какое на свете множество лиц. Людей – бездна, а лиц еще больше, ведь у каждого их несколько. Есть люди, которые одно лицо носят годами, оно, разумеется, снашивается, грязнится, может прохудиться на складках, растягивается, как перчатка, которую надевали в дорогу. Это – простые, бережливые люди; они не меняют лица, даже не отдают его в стирку. Сойдет, говорят они, и кто им докажет обратное? Но напрашивается вопрос, раз у них несколько лиц, – что делают они с остальными? Они их берегут. Еще дети поносят. Однако, бывает, их пес, выходя на прогулку, щеголяет в хозяйском лице. Ну и что такого? Лицо есть лицо.
А есть люди, которые невероятно часто меняют лица, одно за другим, и лица на них просто горят. Сперва им кажется, что на их век лиц хватит, но вот им нет сорока, а остается последнее. В этом, бесспорно, своя трагедия. Они не привыкли беречь лицо, последнее за восемь дней снашивается до дыр, во многих местах делается тонким, как бумага; и все больше просвечивает изнанка, не-лицо, и так они вынуждены расхаживать.
Автобиографический роман Р.М. Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге» - «повествование» о судьбе молодого поэта, который проживает в Париже.
Читая произведение, ловила себя на мысли ,что это тот же самый М. Пруст, но более концентрированный, сжатый и при этом куда более воздушный, романтичный. И какого же было мое удивление, когда оказалось, что эти произведения – первый роман француза «В сторону Свана» и прозаический дневник австрийца – разделяет целых три года… в пользу второго! Неудивительно, что современники не оценили труд Рильке: писатель-поэт опередил и вместе с тем предвосхитил такой художественный метод, как поток сознания, поскольку сюжет бессюжетен – это мысли, чувства, эмоции, которые описывает герой в реальном времени. Спасибо, конечно, нужно сказать не только Рильке, но и импрессионистам, и Гамсуну, чей «Голод» тоже напоминает этот роман, и Родену, но о нем подробнее позже.
И с циклом Пруста «Записки» схожи и несхожи одновременно. Да, и то, и другое – «поток сознания». Да, и то, и другое фрагментарно и циклично, но если труд Пруста растянут на семь книг, то у Рильке фрагментарен совсем коротенький текст, в русской традиции его бы скорее назвали повестью. Более того, Рильке в первую очередь поэт, соответственно, «Записки» еще и вертикальны (в принципе аналогично цикличности), т.е. построены на повторах, как стихотворения с их рифмами: одни и те же мысли, но выраженные иначе, может быть, глубже, здесь также возникают раз за разом, разделенные несколькими абзацами, смысловыми блоками: описание улиц и прохожих – воспоминания о старике – мысли о смерти – снова улицы и люди вокруг – родственники – болезни и смерть – скорбь по поводу испытаний – воспоминания о родственниках и так все время… время?
Если «лирический герой» Пруста находится большей частью в прошлом, не забывая о времени (да что там, он не забывает – он его ищет и старается вернуть, что даже в общее заглавие вынесено, а также в название финальной части), то Мальте живет не во времени, а в пространстве, чрезвычайно важным становится образ дома. А вот время… времени как будто нет, прошлое-настоящее-будущее слились в одном дне, что тоже роднит роман с лирикой, которая и есть тот самый запечатленный момент. И фрагментарность, и отсутствие временного измерения объясняются любовью Рильке к скульптору Родену (у него он служил секретарем, был его другом и учеником): по отдельности части не представляют собой смысла, но вместе рождается нечто бОльшее (Большое – как одно из «наваждений» самого Мальте), как и положено по закону циклов – 1 + 1 > 2.
И вот что подумалось под конец, как уточнение к сказанному выше: так же, как нельзя Толкина называть отцом фэнтези, как Гоголя нельзя называть основателем мистического жанра, так и Рильке все же неправильно было бы назвать создателем «потока сознания». Все перечисленные художники стоят как бы у-за истоков перечисленных жанров. Не вместе, а до и над всеми.
