Что Творцу твои страданья?
Кратче мига сотни лет.
Вот – одно воспоминанье,
Вот – и памяти уж нет.
Ф. Сологуб
Зачем писать воспоминания? Все уже написано более интересными людьми.
Если в отрочестве я еще мог думать, что чем-то выделяюсь из сверстников, то в юности, после окончания школы, таких иллюзий у меня уже не было. Пришло понимание принадлежности к дюжинным[1] людям. Ни мои предки, ни мои родители тоже ничем особенным не выделялись. В России и еще больше на Украине, всех, кто выделялся, ждала нелегкая судьба, а в 30-40-х – просто жестокая.
Середняком в обычном понимании я тоже не был – это слово имеет почему-то негативный оттенок в русском языке. Хотя рост у меня средний – 174 см (после войны это было даже выше среднего), а вес – ниже среднего. Таким же был вес и в общественной жизни.
Естественно, я был носителем определенных свойств, которыми меня наградили родители, не спросив, какие из возможных я бы выбрал. Законы наследственности имеют вероятностный характер, а воспитание, которое меньше по значимости врожденных качеств, я получил обыкновенное, без привязки к личным особенностям.
Зачем же «приумножать, друзья, себе и вам назло, писателей плохих несметное число»[2]?
Первое: «… и под каждой маленькой крышей, как она ни слаба – свое счастье, свои мыши, своя судьба»[3]. Второе – меня нередко просили записать рассказываемое.
Писать, но как? Я согласен с английской поговоркой: «восприятие есть реальность»[4]. Но и предупреждение Уильяма Блейка: «правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна» заслуживает внимания. Пройти без потерь между этими «скалами» удавалось, на мой взгляд, немногим. От первой в качестве защиты можно использовать интернет.
А вторая опасней, особенно для меня, и здесь я надеюсь на помощь родных и друзей.
Историей семьи я, как и многие, начал интересоватьcя поздно. Бабушки и родители уже ушли из жизни, а дедушек я даже не успел узнать. Остались родственники «второго ранга» и семейные предания, которые бытуют в каждой семье. Но тут оказалось, что и живые мои современники помнят жизнь по-разному и иногда не так, как я. Вспоминая, что научный метод в истории был сформулирован только в 1946 году в книге Р. Коллингвуда «Идея истории», рискну огрублённо изложить интерпретацию этой дисциплины. Она является исследованием или поиском поступков и действий людей, совершенных в прошлом (а для меня еще и тем, чем эти действия вызваны: моралью, идеологией, общественной атмосферой, тогдашним бытом).
В личной истории главным является самопознание (познание своих особенностей, отличий от других людей, влияния других на тебя и т. д.). Как же это выяснить?
Документы, увы, покрывают небольшой слой жизни. Остаются устные свидетельства предков и современников. Но здесь нельзя забывать полицейскую аксиому при расследовании происшествий: врет, как очевидец. В рассказах о прошлом его свидетели тоже, иногда невольно, заблуждаются или говорят не всю правду (в основном о себе и близких). А о других могут рассказать объективно, особенно, если относятся к ним нейтрально. Метод, описанный Коллингвудом – тоже полицейский – метод перекрестного допроса. Он применялся им для документов, но изобретен-то для непосредственных свидетелей.
Еще один момент – этический. Какие скелеты оставлять в шкафу, а какие нет? К сожалению, я не обладаю писательским мастерством, чтобы, рассказывая о неприятных сторонах жизни старших поколений, не создать впечатления, что я в чем-то их обвиняю. Сравниться с Алексеем Симоновым в непринужденном изложении тягостных фактов из жизни предков («Парень из Сивцева Вражка») трудно. Но и рассказ о современниках, родных и друзьях кого-то обязательно задевает, даже в тех случаях, когда автору излагаемые события кажутся безобидными. Накладываются и личные особенности автора («критикан», «нет-человек»). Вернемся к повествователю.
