В четверг Анна узнала, что беременна, и, придя вечером с работы, не стала готовить ужин, а села за крохотный кухонный столик, положила свои худые руки на новую клеёнку и оцепенело уставилась на них.
Николай вернулся как обычно – в девять.
Анна слушала, как он раздевается в узком, плотно заставленном коридоре. Потом подошла к нему, обхватив руками его жирную от въевшейся солярки шею, прижалась, замерла:
– Коля, я не могу больше. Мы должны сделать это.
Николай вздохнул и осторожно коснулся губами её светлых жиденьких волос:
– Всё будет хорошо. Не бойся.
Её руки, словно две бледные змейки, поползли по угловатым плечам мужа:
– Что ты успокаиваешь меня? Ты читал вчерашнюю «Истину»?
– Да, конечно.
– Чего же ты ждешь? Пока за нами при– дут? Или объявят нас «плюющими против ветра»?
– Да нет, просто думаю.
Анна отвернулась:
– Думаешь… А Он – по-прежнему на подоконнике. И все видят Его.
– Не волнуйся. Сегодня мы это сделаем. Обязательно.
Сумерки слепили город в неровную, пестрящую огнями плоскость, подпирающую полоску вечернего неба. Сжатое городом и облупившейся рамой окна, небо быстро темнело, наливаясь сырою мглой. Чем темнее оно становилось, тем резче и отчетливей влипал Его профиль в хмурую плоскость города.
Николай давно заметил это свойство Его шишковатой, бледно-розовой плоти – светлеть на фоне сгущающейся тьмы.
Двенадцать лет назад, когда из чёрной почвы, сжатой серебряным, похожим на огромную рюмку горшком, пробился крохотный розоватый клубень, Николай удивился тому, как быстро он посветлел с наступлением сумерек.
В тот вечер семья праздновала День Первых Всходов, гости не помещались за столом, и пришлось придвинуть комод. Николай помнил, как, погасив свет, слушали Гимн, как покойный отец говорил Главный Тост, как пили вино и по очереди вытряхивали капли из рюмок на черную, жирно удобренную землю.
– Расти на радость нам, на смерть врагам! – Отец опрокинул свою рюмку третьим, вслед за двумя толстыми представителями УСА (Управления Селекционной Агитации) и, быстро наклонившись, поцеловал клубень…
Через три года Он вырос на тридцать сан– тиметров, и в узловатом, словно вытяну– тая картофелина, теле Николай впервые различил осанку Вождя. Утром он сказал об этом матери. Она засмеялась, повалила Николая на кровать:
– Глупенький! Мы это и раньше заметили.
И таинственно добавила:
– Скоро и не то увидишь!
И действительно, не прошло и года, как верхняя часть бесформенного на первый взгляд клубня округлилась, низ расширился, а с боков вылезли два покатых выступа.
Тогда отец снова собрал гостей, надрезал себе правую руку, помазал кровью макушку клубня и провозгласил День Формирования.
Через два года клубень вырос ещё на десять сантиметров, розовая голова ещё больше округлилась, обозначилась толстая шея, плечи раздались вширь, а на шишковатой талии вспух живот.
– Это чудо селекции, сынок! – восхищённо говорил отец, теребя рано поседевшую бородку. – Такое мог придумать только наш народ-чудотворец! Ты только представь – живой Отец Великой Страны! На подоконнике каждой семьи, в каждом доме, в каждом уголке нашего бескрайнего государства!
Вскоре из круглой головы вылез мясистый нос, затем двумя припухлостями обозначились брови, подбородок выдвинулся вперёд, с боков показались уши. Тело Его, по пояс ушедшее в чернозем, расширилось и окрепло. Случайные рытвины и бородавки постепенно исчезли, шишковатости сгладились.
Ещё через год на розовом лице появились губы, брови величественно нахмурились, сдавили переносицу, лоб округлился, над ним вспух уступ короткого чуба. Шею стянул тугой воротничок кителя, живот прочнее укоренился в земле.
Николай уже оканчивал школу, когда на щеках Вождя проступили ямочки, обозначились ушные раковины, а на плотно сидящем кителе обозначились легкие складки.
