Пролог. Тунки́нская долина, Республика Бурятия
>(18 марта 2012 года)
Все лица и события есть
плод авторского воображения.
Любое сходство совершенно
случайное совпадение.
– Не май месяц, как бы нам не обморозиться! Вьюга-то какая разыгралась! Как ты думаешь, Сан Саныч?!
Молодой парень, лет двадцати, может, чуть больше, ибо пушка на лице еще бритва не касалась, весело отплясывал на весенних, чуть грязноватых проталинах, уже прилично засыпанных все прибывающим снегом: кирзовые сапоги, пусть и с шерстяными носками, не самая лучшая для этого времени года обувка.
Хоть уже и пригревает днем весеннее солнышко, да только ночи самые что ни на есть зимние, с леденящим душу студеным, звонким звездным небом, и ласковая оттепель в любой момент по причудливой прихоти погоды может смениться на метель и мороз.
– Вот ведь, мать ее, весна называется! Двенадцать месяцев зима, а остальное лето… Как там поется?
Он, поежившись, поднял воротник серой парадной офицерской шинели уже полузабытых советских времен. Вопрос, явившийся риторическим, был, словно в подтверждение слов, подхвачен и унесен очередным порывом снежного ветра.
– Ну и хиус! Не зря небо с утра морошное было…
– Че-е-го?! Ты говори по-русски-то! Никак не могу до сих пор привыкнуть к твоим словечкам!
Молодой забубнил, все глубже кутаясь в продуваемую насквозь шинель, продолжая громко топать сапогами.
– Слышь, Сан Саныч, заправь мне папаху под воротник, а то дуёт в ухи и за шкирку сыплет!
– А ты не у́хами слухай, а уха́ми, тогда и поймешь! Деревня! Не дуёт, а дует! Сколько вас ни учи…
Второй, более зрелых лет – под сороковник, никак не меньше, а то лет на пять и больше, со стриженой бородой, так дернул за воротник шинели, что парень покачнулся:
– Хиус, говорю, дует!
– Угу!
Молодой замычал, соглашаясь. Потоптавшись, он попытался встать по ветру, но безжалостные порывы кружили белую мерзлую карусель всюду, находя малейшие возможности, чтобы забраться в рукава, за воротник или еще куда, пробирая холодом до дрожи.
– Ты где папаху-то брал, паря? – Тот, что постарше, поправил свою, добротную, шитую из старого овчинного полушубка. – Говорил я тебе, справу у меня покупай! Как для себя сшил бы тебе и грошей бы скинул немного… – он прищурился, прикидывая, – добре бы скинул! Вот стой теперь, мерзни!
– Сам шил! Мех стоит, как сбитый Боинг, – он покачал головой, – две с полтиной тыщщи заплатил! Хороший мех, искусственный итальянский, под овчину…
Молодой отчаялся уже бороться с ветром и просто нахлобучил папаху на глаза. Громко шмыгнув, он втянул голову в плечи, поближе к поднятому воротнику шинели, отчего на растерзание ветру остался один несчастный нос, под которым уже предательски поблескивали замерзшие сосульки.
– Ну-да, ну-да! Вот все вы такие и есть, – Сан Саныч поморщился, – искусственные… Дурак, говорю! Моя-то – натуральная, из овчины! Как раз на тебя кусок-то и остался! Потом бы, Родя, и расплатился!
– Ага!
Родион от обиды аж вытянул шею, но тут же снова скукожился, получив щедрую порцию ледяной крупы в найденный ветром промежуток между шеей и воротником.
