Я с трудом разлепила свои опухшие веки и тут же была вынуждена их сощурить. Рассеянный свет опостылевшей серой комнаты резал с такой силой, что казалось, будто в глаза насыпали песка. Спустив босые ноги на холодный бетонный пол, я с силой давила на виски пальцами. Было больно. Зря я вчера плакала.
Я редко позволяла себе такую роскошь, но вчера на меня накатила злость, ненависть и невероятная горечь от того, что жизнь не удалась. Хотя впрочем, когда ты сидишь в промозглой камере и «наслаждаешься» видом неба в клеточку, жрешь нечто, что здесь принято называть едой, так или иначе начинаешь задумываться, что вся твоя жизнь и гроша ломаного не стоит.
Раньше такие мысли не покидали ни на минуту, но человек может привыкнуть ко всему и со временем боль отпускает.
Мой внутренний голос постоянно шептал мне (я шептала себе):
Никогда не буду счастлива…
Никогда не получу то, что хочу!
Никогда не буду любима.
Никогда не выйду отсюда!
Никогда!
Никогда…
Нельзя иметь все. Ни один человек на земле не может иметь все. Каждому всегда чего-то не хватает. Вот мне, например, не хватает многого, но у меня есть «Никогда», его-то у меня никто не отнимет.
Сегодня я выхожу на свободу, таким образом одно «никогда» уже исчезло. Возможно, со временем не станет и других «никогда», но полностью оно НИКОГДА не исчезнет.
C недавних пор Никогда стало моим другом. Когда мне скучно, я мысленно обращаюсь к нему:
– Никогда, а как скоро наступит «завтра»?
– Никогда, – равнодушно отвечает оно.
– Ты врешь! «Завтра» не может не наступить. Оно будет!
– Нет. «Завтра» никогда не наступит.
Оно смеется, а я грустно усмехаюсь и понимаю, что оно право. «Завтра» нет, оно никогда не наступит. Его ждут, а оно исчезает и превращается в «сегодня». «Сегодня» есть всегда – это настоящее, оно постоянно с тобой. «Завтра» не будет, а «вчера» уже было. «Сегодня» же есть каждый день и каждый день – «сегодня». Наверное, именно поэтому все дни так похожи, а зачастую и вовсе одинаковые, по крайней мере, у меня. Каждый день я вижу одно и то же, слышу одно и то же, делаю одно и то же. Так будет всегда, даже когда я выйду отсюда.
– Что, принцесса, уже почуяла запах свободы?
Мои размышления прервал низкий голос Зинки, моей сокамерницы и если можно так выразиться подруги.
Зинка имеет в нашей женской общине серьезный авторитет, и как только я прибыла сюда, она тут же попыталась меня сломить, проще говоря, показать кто тут главный. Но я сразу сказала себе: «Не буду терпеть!» И не терпела. Зинка в первый же день моего пребывания в колонии получила по морде. Через несколько секунд после моего удара, я поняла, какую ошибку совершила. Меня избили так, что я даже не в силах была пальцем пошевелить. Из камеры меня забрали в «лазарет». Когда пришло время возвращаться, я по понятным причинам стала ожидать продолжения. Но его, к моему величайшему удивлению, не последовало. Более того, на зоне меня никто больше не трогал. А немногим позже у нас с Зинкой состоялся разговор с глазу на глаз.
– Слышь, красотка, а ты молодец! – сказала она мне тогда.
– Что?
Я была крайне удивлена не столько тем, что она вообще заговорила со мной, а тем, что заговорила вполне миролюбивым тоном.
– В смысле, не каждый решится мне по роже заехать, – забавлялась она.
– Извините.
– Да ладно, забыли. Тебя тоже как следует помяли. Но ты ж понимаешь – авторитет. А это, девочка, дорогого стоит. Но ты не боись, тебя теперь здесь и пальцем никто не тронет, – заверила Зинка.
– Почему?
– Приглянулась ты мне. С характером? – подмигнула она.
– Есть немного.
– Ни хрена себе немного, так мне въехала! Не всякий мужик так сможет.
В ее тоне чувствовалось уважение, что отнюдь не вызывало во мне гордости, скорее смущение.
