Не стоит заблуждаться: я не в большей степени писатель, чем хранитель абсолютной истины. На страницах этой книги я просто постарался изложить факты, свидетелем которых мне довелось стать. Порой я был внимательным свидетелем, порой отвлеченным, иногда свидетелем изумленным, но, думаю, что я никогда не был разочарован. И с каким бы желанием, с какой бы искренностью, преданностью и симпатией я бы ни писал о матери, все равно это будет отражением лишь моей правды. Исключительное место, которое я занимал в ее жизни, побуждает меня попробовать свои силы в предназначенной для меня – и в то же время абсолютно новой – роли поборника биографической справедливости. Я так и вижу тех, кто надеется обнаружить в тексте опровержения всего, что неоднократно упоминалось о жизни матери на протяжении долгих лет, а также тех, кто раньше, до меня, с гордостью описывал жизнь Саган, а теперь трясется от страха.
Повторюсь, я не являюсь хранителем абсолютной и непреложной истины о жизни моей матери. Мое присутствие рядом с ней не позволило мне избежать ее влияния – ее легенды, – и я поступил бы несправедливо, утверждая, что ни разу не прятался за ее спиной.
И если сыну чрезвычайно сложно противопоставить что-либо такой легендарной матери, то не менее трудными представляются и попытки выпрямить это кривое зеркало и максимально приблизить изображенное в нем к действительности.
Итак, я, если можно так выразиться, храню лишь небольшую часть жизненного пути моей матери. Я тут подсчитал: если исключить то время, когда я еще не появился на свет, плюс – когда я уже появился, но еще не мог с ней говорить, а лишь упорно «агукал», плюс – когда жизнь развела нас в разные стороны (путешествия, заграничные поездки, переезды, трудные моменты), то получится, что мать провела со мной половину своей жизни. Таким образом, каким бы внимательным и объективным свидетелем я ни был, я мог наблюдать лишь половину ее жизни, как если бы был наполовину слепым. К тому же, рискуя вас разочаровать, спешу заметить, что я родился лишь спустя долгие годы после головокружительного успеха ее первого романа[1] (сама Саган называла это поистине триумфальное событие «корридой»). Поэтому я никак не мог неистово отплясывать вместе с кучкой молодых людей всю ночь напролет в баре «Эскинад» в Сен-Тропе; не мог мчаться в ночи по совершенно пустой национальной трассе № 7, освещенной лишь светом звезд и фарами «Ягуара XK140». Я не мог видеть Париж, который автомобиль пересек за десять минут, поскольку дороги были абсолютно пустыми; не мог также занять место возле принца Фарука, сидевшего рядом с Ага-Ханом, который играл в «железку» в казино Монте-Карло, и требовавшего идти ва-банк.
Я также не мог быть с ней в момент рождения этой легенды, ибо мое собственное рождение пришлось приблизительно на это же самое время. Но в противовес всем аспектам этой легенды, порой справедливым, а порой – нет, она – всегда с нами, хотя уже несколько устарела. С тех пор как Саган ушла из жизни и ее выходки стерлись из памяти очевидцев, наступили суровые времена. Нелегко пришлось и легенде Саган. В каком-то смысле, отдавая дань природе вещей, теперь я отвечаю за эту легенду. Не могу сказать, что бесконечные повторы одних и тех же историй не выводят меня из себя, но, в принципе, это вполне приемлемо и довольно забавно. Забавно – потому что моя мать действительно считала, что «ночные клубы, виски и «Феррари» куда важнее, чем готовка, вязание и денежные сбережения», а приемлемо – потому что люди часто с этим соглашаются.
