Посвящается Эдварду Станиславовичу Радзинскому
СВЕТЛАНА АСТРЕЦОВА умеет создавать причудливые миры на грани реальности и фантазии в самых разных сферах: будь то кино, изобразительное искусство или магическое пространство поэзии. Широкой публике она известна как режиссер документальных фильмов «Вертинский. Одинокий странник», «Виртуальный музей Сергея Дягилева», «Класс». «Зеркальный лабиринт» – вторая книга Светланы Астрецовой. Первая – «По направлению к готике» увидела свет в 2015 году. В новый сборник автора вошли стихи и прозаические миниатюры. Здесь «готические» мотивы уступают место эстетике модерна, а жаркое, порой обжигающее, дыхание современности соседствует с отражением прекрасных и трагических образов Серебряного века. Эффектные иллюстрации выполнены самим автором и завораживают не меньше поэзии.
«Стихи Светланы Астрецовой зовут нас в нездешний мир: мир безопасных скоростей и опасных страстей, мир беспощадных любовных сражений, в эстетский мир Рембо и Кокто, где маска – любовное оружие, а не больничный намордник, который нынче носит человечество…»
Писатель, историк Эдвард Радзинский
«Поэт пишет стихи для того, чтобы разобраться в себе. Ему надо решить свою шараду, кроссворд про себя. Как это делает Светлана Астрецова, решать вам. Но мне нравится эта идея: «В Севилье балконы, как ложи/ И люди – герои драмы/ Кто та – с алебастровой кожей?/ Смерть в поисках Дон Жуана». Пусть смерть Дон Жуана не найдет».
Поэт Дмитрий Воденников
«Эти стихи предельно, бесконечно искренни, но вместе с тем загадочны: ведь главная задача поэта – рассказать о себе всё, при этом оставив читателю таинственный простор для домысливания и разговора уже не с автором, а с самими собою. Стихи Светланы Астрецовой не отвечают на вопросы, а задают их нам. Как может в этом мире выжить горячая и нежная душа, чувствуя и даже заранее зная, что любое счастье кончается рутиной или разлукой? Правильный ответ-любить бесстрашно и читать побольше стихов».
Писатель Денис Драгунский
«Стихи Светланы Астрецовой могут вызывать и восторг, и гнев потому, что это очень своеобразная поэзия. Мы привыкли, что поэт – это тот, кто исповедуется. Мне показалось, что Светлана как бы играет разные роли, ее книга – это театр одной актрисы. Ее стихи очень умело, я бы даже сказал – изысканно написанные, – обязательно найдут своего читателя».
Писатель, телеведущий Андрей Максимов
Чувств и причуд соцветие
Лирический артистизм Светланы Астрецовой
Само название «Зеркальный лабиринт» сразу вводит читателя в проблематику и контекст книги, чтобы не сказать в ее мир, так как слово «мир» прозвучало бы, пожалуй, в данном случае слишком громко. При этом книгу вряд ли можно признать исключительно камерной. Поверхностный читатель сочтет, что название отдает Серебряным веком, но про книгу Светланы Астрецовой так тоже не скажешь. Очарование Серебряного века для нас все-таки в прошлом, а наш век никак не серебряный, и в книге никакого любования прошлым нет. И вообще это еще вопрос, есть ли в книге прошлое, или оно – разновидность настоящего сразу во всех смыслах этого слова: настоящее – это сегодняшнее, современное, говоря с пафосом, и настоящее – подлинное, неподдельное. Настоящее преобладает в книге, окутывает читателя жарким веяньем, порою обжигающим или даже сжигающим:
Для феникса смерть равносильна рожденью:
Века проведя во сне,
Внезапно свободу и оперенье
Обрел Нотр-Дам в огне!
Книга обладает свойством, не так уж часто встречающимся в современной поэзии: она, подобно лабиринту, вовлекает в себя читающего. Лев Толстой считал это свойство главным в искусстве и называл его способностью заражать, что звучит сейчас настораживающе и даже угрожающе. Светлана Астрецова остро чувствует это свойство и даже пытается преуменьшить его, называя свою книгу случайной: «Вторую книгу я стала писать случайно, во время эпидемии, когда вся внешняя жизнь остановилась, а мир, и так ограниченный тремя измерениями, сжался до крохотного пространства в четырех стенах». Но из этого сжатия и возникло пространство «Зеркального лабиринта», как у Лейбница сверхэлементарная частица монада – зеркало вселенной, а у Пушкина в «Пире во время чумы» «бессмертья, может быть, залог». Но у Пастернака Серебряный век продолжился «на пире Платона во время чумы», а в «Зеркальном лабиринте» надгробие Пастернака открывает перспективу, распространяющуюся на всю книгу:
