За невысокой каменной оградой Шаолиньского монастыря прозвучало несколько гулких ударов в колокол. Тягучий, вязкий звон на мгновение повис в воздухе. Потом он медленно поплыл через монастырские стены, ивовую рощицу, которая начиналась сразу же за ними, через террасы рисовых полей, гигантскими ступенями сбегавших со склонов гор, и утонул в сочно-зеленом бархате растительности где-то у вершин.
Время вечерней трапезы и службы уже прошло. Поэтому монахи, направляясь группами из своих келий в молельню, вполголоса спрашивали друг у друга, что мог означать сей неожиданный призыв.
Через несколько минут двор опустел. Звонарь, ударив в колокол, пробил вторую стражу.[1] В этот момент из отдаленной кельи вышли еще четыре послушника. Один из монахов, оглянувшись по сторонам, убедился, что за ними никто не наблюдает, и кивнул остальным. Все четверо быстро пересекли двор и исчезли в воротах.
Покосившиеся ворота с надписью «Кумирня, где постигается мудрость», обшарпанные, местами полуразвалившиеся стены, заброшенный, поросший дикими травами сад, давно не крашенные постройки, неухоженное монастырское кладбище – все свидетельствовало о том, что святая обитель переживает далеко не лучшие времена.
Когда-то здесь устраивались ослепительно-роскошные приемы для местной знати из соседнего городка и окрестных деревень, представления театра теней, праздники фонарей,[2] шумные ярмарки. Но все это кануло в прошлое. В год Обезьяны династия Мин рухнула под ударами маньчжурских орд. Многие города были разрушены до основания, опустошены целые районы. Несметное количество отрубленных голов служило жутким украшением дороги завоевателей. Чужеземцы глумились даже над мертвыми. Они разрывали могилы тех, кто при жизни не покорился им, обезглавливали и сжигали их тела. Мужчин, чтобы унизить побежденных, под страхом смертной казни заставляли, по маньчжурскому обычаю, носить косу и брить часть головы. В деревнях новые власти установили жесткий закон круговой поруки – баоцзя. Доносы, преследования, пытки, казни стали таким же обычным атрибутом сельской жизни, как поклонение культу предков.
Особенно настороженно маньчжуры относились к монастырям, считая их очагами смут и беспорядков. Храмы, которые на протяжении веков были не только религиозными, но и культурными центрами Китая, хирели.
Пришел в запустение и Шаолиньский монастырь. Не было здесь больше торжественных обедов с неповторимыми, разносившимися далеко вокруг ароматами китайской кухни. Перестали наезжать поэты, читавшие свои стихи перед толпой восторженных почитателей. В монастырских стенах не звучали уже мелодичные трели любимой в народе бамбуковой дудочки юэ, не стало слышно нежных и мягких звуков лютни, мерных раскатистых ударов в каменный гонг. Окрестности не наполнялись более веселым гомоном многолюдных ярмарок. И даже бедные странники не могли найти здесь приюта, как это бывало раньше. Маньчжуры строжайше запрещали всякие сборища, они хватали каждого, кто казался им подозрительным.
Китай медленно увядал под игом маньчжурской династии Цин.[3]
Но, завоевав китайский императорский трон, маньчжуры не могли праздновать победу. Господство чужестранцев с первых же дней вызвало возмущение в стране. Маньчжурская конница, продвигаясь к реке Хуанхэ, встретила упорное сопротивление войск, возглавляемых народным героем Ши Кэфа.
Три принца свергнутой Минской династии начали борьбу на юго-востоке и юго-западе. Эту борьбу продолжили повстанческие отряды Ли Динго. Вспыхнуло восстание «трех вассалов-князей» на юге. Они сохраняли еще значительную самостоятельность, и маньчжуры решили покончить с опасным для своей власти положением. Был отдан приказ о ликвидации войск князей, но те отказались подчиниться.
