Лизонька
Год 1918, 20 октября
В маленькой удмуртской деревеньке промозглой ночью, когда непонятно что творится на улице – или зима, или осень, – помятая старуха вышла на улицу и, сжав маленькие кулачки, зарыдала. Взахлеб, без остановки, качая сморщенным личиком. Протяжно всхлипнув, вдруг замолчала и, резко повернувшись, почти побежала в дом. А там, в добротной избе-пятистенке, на полу, у кровати, залитой кровью, рыдал молодой мужчина. На кровати лежала его скончавшаяся жена. Тело ещё не остыло, и Павел (так звали мужчину) все гладил ее руку, такую теплую, мягкую, родную. Его Лиза оставила его. Его, который любил ее, который не мог представить жизни без нее. Без ее мягкого смеха, тихой походки, нежной улыбки.
Он долго не мог понять, что говорит ему бабка-повитуха. Голова стала пустой и гулкой – никаких чувств, эмоций, мыслей. Он не желал никого ни слышать, ни видеть. А особенно того, кто стал причиной смерти Лизы. Его даже не интересовал пол ребенка. Какая разница – мальчик это или девочка, голубые глаза у него или карие, жив он или мертв. Он ненавидел его! Лучше бы его совсем не было!
А может быть… Да! Именно так он и сделает: «Этот ребенок уйдет вместе с матерью туда, откуда не возвращался еще никто! Пусть он никогда не увидит солнца, не услышит шума листвы в лесу, не зачерпнет воды в речушке, что течет возле деревни… Пусть! Пусть! Пусть!»
Он бежал с ребенком по деревне. Остановился у колодца. Все. Здесь. Сейчас. И вдруг он увидел глаза того, кого хотел убить. Пронизывающий взгляд зеленых глаз, проникающий в самое сердце, в самую душу. Взгляд не новорожденного. Взгляд умудренного жизнью человека. Эти глаза не укоряли, не умоляли, не ненавидели. Они смотрели с жалостью. С жалостью и сочувствием.
«Лиза! Лизонька! Девочка моя!» – он прижимал к себе невесомое тельце и уже точно знал, знал, знал – это его доченька, его ангел. Его Лиза!
***
«Папа! Папа! Папа!» – его счастье бежало к нему, а он, сидя на завалинке, курил самокрутку и не мог представить, как бы он жил, если бы тогда, 10 лет назад, совершил страшное. Павел тряхнул головой, отгоняя тяжёлые мысли, и протянул руки к своей доченьке.
Лиза жила вдвоем с отцом и с бабкой Глафирой, дальней родственницей отца. Жили в достатке. Дом был полной чашей. У отца как-то все легко получалось. Если купит что – так по дешевке, если продаст – то подороже. Если сказал, сеем рожь, значит, будет урожай ржи, а скажет – лён, значит, лён уродится. Деревенские удивлялись, не знали, что и думать. Уж не колдун ли он? Судачили, что дружит Павел с нечистой силой, она-то ему и помогает. Вон взгляд у него какой – сердце останавливается.
Лизонька слушала да посмеивалась: «У других-то папки и пьют, и мамок бьют. А мой – самый добрый, самый хороший на свете. Он мне и за тятьку, и за мамку». Здесь Лизонька тяжело вздыхала: маменьки-то у нее не было.
А ещё были у Лизоньки мысли тревожные, неспокойные, брови сходились к переносице от раздумий: не давал ей покоя сундук на чердаке, полный книг. Были там две особые книги, которые она даже в руки боялась брать – «Белая магия» и «Черная магия». Так на них было написано. Может быть, и правда отец колдун, раз такие книги у них дома хранятся?
А тот и не догадывался, что Лизонька и ключик давно нашла, и сундук открывала, и те книги листала не один раз.
«А ну и ладно! Уж если он и колдун, то добрый. А вот тетка, маменькина сестра, – злюка! Вот она и есть самая настоящая ведьма!»
