1
Май был холодный, дождливый. Мерзкий. Мурку знобило. В Большом зале Академии с громадным и, наверно, красивым провалом посередине пахло влажным гипсом. И тухлятиной – это все штукатурка цвета мяса на стенах. И камень – лестница, колонны, фризы и прочие штуки – тошнотного, землистого цвета старых костей. За все месяцы подготовительных она так и не привыкла ко всему этому, по-прежнему чувствуя себя червячком в грудной клетке издохшего великана. Ладно, нытье ни к чему не приведет. Надо рисовать. Она нашла в разбухшей папке чистый лист – даже бумага влажная, что ли? Пальцы замерзли. Все замерзло. Присобачив лист на фанерку (тут много таких заляпанных, поживших фанерок на перилах валялось), откопала в сумке перехваченный резинкой пучок карандашей – половина тупые. Искать ножичек? Пофиг. Всего сорок минут до занятий: в тот раз задали рисунок с этого – иногда казалось, что шевелящегося – пергамского хентая сделать, а она забыла, конечно. Ладно хоть на алгебре вспомнила, после школы домой не пошла и сюда скорей. Хорошо, что близко. Снаружи дождь… Шорох по стеклянным квадратикам купола… Все серое, свет – серебряный, нежный, как колыбельная… Свет – дрянь! Мало света, ну и что: рисуй, дура! Она уставилась на кусок хнычущего мужика. Или лучше кусок лошади: нога, ребра, брюхо? Или вон тот мужик, спина и задница, а башки нет? Ну, без башки – оно спокойнее…
Осторожно она поднесла серенькое острие к бумаге: вот это первое соприкосновение графита с шероховатой поверхностью самое опасное… ой. Блин, так и знала: карандаш оставил нежный контур Васькиной щеки – ямочка, изгиб и выше, к синей тени виска… Васька мог проявиться в любой миг, везде, стоило только моргнуть: в трещинах на потолке над ее кроватью, в рисунке обоев, в изгибе стволов и веток деревьев, в траектории полета баклана над Невой – да вот только что, в маршрутке: дождевые капли по стеклу поползли чуть вбок и нарисовали дрожащий Васькин профиль – будто он плачет, бедный, плачет опять… А тут щека эта, висок… Пусть пока побудет. Надо искать стерку. Или не надо? Закусив губу, прищурившись, она провела твердую, точную, грязную линию мужского торса, потом – второй бок, посмотрела, куда тянется линия бедра… Дело пошло. Штришочки-черточки. Растушевочка. И мышцу – четче, четче, чтоб дрожала: его ж рвут на куски, этого каменного мужика. Битва жизни. Но взгляд невольно притягивала Васькина щека на краю листа: как бы скорей дорисовать ушко, жесткие белые волосы… тонкую шею… Стоп, дура. Кабана этого древнего давай рисуй.
Мимо проходили, зябко кутаясь, то студенты, то преподы – никому, к счастью, не было до нее дела. Ну, рисует девчонка с подготовительных – так тут таких полно. От визгливой мелочи с детских курсов до бледных старшекурсников. Вот метров за десять от нее хилый парень приволок аж мольберт выше себя ростом, и на бумаге там у него – будто увеличенная фотка куска этого Пергама. Хилый – он безопасный. На богомола похож… Молчит, сопит, горбится, ничего кроме рисунка не видит… Она посмотрела на свой лист с куском серого мужика: в общем, годно. Но еще полно работы. Ваську только надо убрать, чтоб не отвлекал, бедный, и она быстро, боясь задуматься, стерла его. Васька отомстит, конечно, вылезет – сколько она рисовала и рисовала его, братика ненаглядного, а ему все мало. В папке вон половина рисунков – Васька, Васенька. Отовсюду лезет. Жить хочет. Ладно, вечером нарисуем…
Запах. Вдруг. Запах лимончика и сказки, и еще чего-то… как ясный день, как белые цветы на солнце… Она подняла голову и вслед за ароматом проводила взглядом великолепнейшую златовласую красавицу: рослая, нежная до сияния девушка, уверенная – и ноги от ушей. А грудь… Подрагивает под белым трикотажем, кружавчики просвечивают. Мурка поплотней застегнула джинсовую куртку, чуть поддернула ее вверх, чтоб там, где розовые прыщики под пуш-апом, образовалось побольше объема. Посмотрела вслед красотке – какие ноги! Какая задница – ну, богиня с постамента в Летнем саду! А у Мурки и зада-то как такового нет, одни кости – сидеть больно, к шестому уроку изъерзаешься. Вот восемнадцать лет – есть. В марте исполнилось, и их класс отметил на детской площадке за школой пополнение обоймы совершеннолетних. Пиво дрянь было, правда, но на лучшее денег не набралось. Ребята не обиделись, поржали, попили, подарили дешевую коробочку коротких цветных карандашиков из «Буквоеда» напротив школы и один нарцисс. Мурка чуть не заревела, но удержалась как-то. А других подарков не было. Бабка и знать не знала, наверно – хотя, говорят, это она ее таким дурацким именем наградила – Марта… Отец, понятно, не вспомнил, мать… Да ну ее. Мурка сама себе день рожденья отметила: насчитала монеток – купила пакетик ирисок в желтых фантиках, Васькиных любимых, и сидела тихонько в комнате, рисовала подаренными карандашиками Ваську: как если б он был живой, настоящий, смеялся бы, нарядный, и они отмечали бы ее день рожденья так, как в прошлом году… Стоп. Нельзя.
