Рязанский князь Константин стоял в своей светлице, которую по его повелению надстроили на самой верхотуре его нового терема. Простор, ах, какой простор открывался перед его глазами. Серебро воды в Оке, золотой багрянец осеннего леса чуть дальше, а если повернуть голову влево, тяжелый шар красной меди, низко нависший над речной гладью.
Сложно сказать, почему именно эти закатные часы сильнее всего нравились Константину. Нет, любил он и ночную звездную россыпь, и пронзительную небесную синеву солнечных дней, и розовеющую утреннюю зарю, но вечер оставался особым временем суток, самым-самым.
В такие минуты он отдыхал душой, на время отогнав от себя всевозможные хлопоты и заботы. Мысли его плавно плыли, неспешно переходя от одного к другому. И, странное дело, хоть они в основном и не касались каких-либо практических вопросов, но, как успел заметить Константин, после такого пребывания в своей наблюдательной башне (так он мысленно называл свою светелку) в ближайшие часы, чем бы он ни занимался, все спорилось, ладилось, а варианты выхода из сложных ситуаций приходили на ум сами собой.
Нет, когда он повелел год назад надстроить ее на тереме, цель преследовал сугубо практическую – при необходимости иметь возможность уединиться для секретных разговоров. Например, с теми же боярами Евпатием Коловратом, Хвощом и прочими при инструктаже перед поездками с посольской миссией к князьям-соседям, а то мало ли. Шпионаж в средневековой Руси вроде бы не водился, но чем черт не шутит. Да и откровенные беседы с «собратьями-пришельцами», как он в шутку называл Вячеслава, Миньку и отца Николая, попавших, как и он сам, из конца двадцатого века в Рязанское княжество начала тринадцатого, тоже хотелось сохранить в тайне. А где им еще поговорить наедине, без лишних ушей, как не здесь. Ни к чему любопытной челяди слышать, как их князь, общаясь, к примеру, со своим верховным воеводой или со своим духовным отцом, занимается предсказаниями будущего, а то наговорят о нем потом невесть что.
Во всех этих случаях светелка была самое то. Перед лестницей, ведущей наверх, дружинник, который никого не пропустит без княжеского дозволения, а если что-то срочное, то у него под рукой шнур, протянутый к светелке. Внизу дерг, а вверху колокольчик динь-динь. Ну и плюс двойные двери на входе, с прочными запорами – никто не услышит, никто ничего не узнает.
Но так Константин использовал ее лишь в первую пару недель, а на третью вызванный к князю боярин Коловрат слегка припозднился. Тогда-то Константин, пока ожидал его, впервые обратил внимание на чудесный вид, открывающийся перед ним, и настолько залюбовался раскинувшимися просторами, что и после разговора с Евпатием еще час или два задумчиво сидел у широкого окна, любуясь тихой рекой, неспешно плывущими по небу облаками и закатным солнышком.
С той поры он и пристрастился. Особо долго засиживаться себе не позволял – часок-другой, да и то не каждый день, но, как бы ни был загружен делами, хотя бы раз в две недели находил щепотку времени, чтобы заглянуть в светелку и остаться наедине с самим собой.
Как ни удивительно, но раньше, в далеком далеке, то бишь в шумном и говорливом двадцатом веке, у него не возникало столь настойчивого желания побыть в одиночестве, хотя городского шума и прочих прелестей цивилизации было куда больше, а тут…
Возможно, сказывался возраст… Это ведь человеку, в тело которого он попал, оказавшись в начале тринадцатого века, исполнилось всего двадцать восемь лет, а там учитель истории Константин Орешкин осенью отметил бы тридцать восьмую годовщину своего рождения. Годы, черт побери.
А может, причина в ином. Уединение уединению рознь. Одно дело – запереться в четырех стенах и мрачно глазеть из окна на тупые самодовольные пятиэтажки, выстроившиеся вокруг его дома в какую сторону ни глянь. Здесь же совсем иное – какая ширь, какие дали! И Константин улетал в своих думах за окоем далекого горизонта и еще дальше, вырвавшись за пределы княжества и обозревая всю матушку-Русь, которая пока еще, слава богу, не успела испытать всех ужасов татаро-монгольского нашествия. А там как знать, может, с помощью его, Константина, и его друзей и вовсе сумеет избежать их. Во всяком случае, ему самому в такие минуты верилось, что все задуманное получится и то громадье планов, те гигантские задачи, которые он перед собой поставил, дабы спасти страну, непременно будут выполнены.
